Избранное

черноморским портам. Ни отца своего не знал, ни матери. Даже фамилии у

человека не было. Только в воинском присутствии, когда уже пошел

призываться на царскую службу, писарь сочинил ему фамилию: без фамилии

нельзя было вступить ни в армию, ни во флот. "Рублевку, - говорит, -

последнюю, какая была, писарь отобрал за документ". А не дай он

рублевку - затаскали бы по этапам как беспаспортного...

Вот она какая жизнь была... И кругом так, кругом. Вот и мой

батька: свалилась на него в цехе чугунная болванка. Полуживого свезли

в больницу, провалялся там месяц, вынули ему два ребра. Кое-как

поправился. "Иди к адвокату, - посоветовали ему приятели-рабочие, -

подавай на хозяина в суд, проучи эту сволочь!" Пошел он, а адвокат ему

и говорит: "Сколько дает тебе господин Лангезиппен отступного?" -

"Пятнадцать рублей". - "Бери, старик, деньги да поклонись, чтобы

обратно на работу приняли, потому что теперь такая конъюнктура, что

вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать. Ступай!" -

и с тем выпроводил старика. А трешку "за совет", это уж само собой,

взять не забыл.

Я лег на свою шинель, поджидая матроса.

Сквозь щели в крыше блиндажа виднелись звезды. Одна сверкнула,

другая, третья... И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами

не мог оторваться от сверкающего ночного неба. Сядешь во дворе,

запрокинешь голову - а петербургский двор-колодец что подзорная труба

- и считаешь звезды. Поведешь рукой - и звезды словно в рукав тебе

сыплются. А вглядишься опять в небо - и еще прибавится звезд, и еще...

Сколько их там в глубине - не убрать и в оба рукава...

Матрос вернулся.

- Готово, - пробормотал он, пробираясь на свое место. - И гудок

молчит, и машинист молчит.

- Федорчук, - позвал я, не поднимая головы. Мне не хотелось

шевелиться.

- Сделано, все в порядке.

- Да я не про то... Скажи, что ты после войны будешь делать?..

Вот прикончим этих собак, куда ты подашься - опять на флот или как?

Матрос молча поглядывал на меня и, раздумывая, начал стягивать

сапог.

- Давай, Федорчук, путешествовать. Походим, поездим по нашей

Советской Республике, поглядим, как люди заживут по-новому... Вот

писатель Максим Горький - он много бродяжничал в старое время. Оттого

и прозвался "Горький", что жизнь такая была... А теперь ведь все иначе

пойдет, совсем иначе. Даже и представить нельзя, как народ наш

заживет!

- Что ж, можно и побродить, - согласился матрос. - Только будет

ли время нам балясничать? Гляди-ка, все ведь кругом разворочено, все

чинить, поправлять надо... Посмотришь, к примеру, около станции

сахарный завод - ему бы работать, а он о трех углах стоит, четвертый

завален. Или без крыши, без окон... Думаю я, знаешь ли, так, что Ленин

не даст нам отпуска. "Вы, - скажет, - что, с гаубицей ездили?" - "С

гаубицей". - "Ага, значит, ребята деловые. Нуте-ка, - скажет, -

хлопцы, беритесь за топоры, за пилы - Республику отстраивать!"

Матрос сложил свой бушлат в изголовье, лег.

- А ты на звезды глядишь?

- На звезды...

- Давай глядеть вместе, - сказал матрос, но тут же уронил голову

и захрапел.

Я завернулся в шинель и закрыл глаза.

В вагоне крепко пахло новыми сапогами. Комбриг всем моим бойцам

выдал полное красноармейское обмундирование.

Глава девятая

На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись

вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и

свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом

контрольная площадка.

В переднем вагоне нас ехало десять человек - чуть ли не вся

команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне,

остались одни дежурные.

Девять бойцов, все в новой форме - поглядеть любо! Троих ребят,

самых крепких, я поставил к снарядам, двоих - подавать заряды, гильзы

с порохом, а сам с матросом занял место у правила.

Орудие было на нуле делений - горизонтальная установка для удара

в упор.

Малюга заметно волновался - он вновь и вновь ощупывал винты,

рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого

каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли

встретиться и с башенным бронепоездом - это все понимали...

Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы

для нас кончиться скверно.

Я осмотрелся. Кажется, все на месте - снаряды, заряды... Никифор

наготове у телефона... Глянул на остальных ребят и сразу заметил:

что-то неладно с племянником. Парень бледный, лицо в капельках пота,

он жадно, открытым ртом хватал воздух.

Я подтолкнул матроса. Но он уже сам поглядывал с опаской на

нашего заряжающего.

- Робеет, - вполголоса сказал матрос, - мало еще он у нас грамоты

взял...

- Пойди стань к снарядам, а его давай сюда.

Матрос сбросил бушлат и поменялся с племянником местами.

Опять ехали молча. Только глухо вздыхал, работая своими поршнями,

паровоз.

Дорога от Жмеринки пролегала между песчаными откосами, как ручей

в крутых берегах. Лес, валежник, разбитые снарядами деревья... Тут и