Избранное

прикинулся немым, а Макс словно онемел от потрясения. Вот и дождались

обыска...

Казалось, провал операции по доставке шрифта неминуем. И вдруг -

спасение... Спасли драгоценный груз, сами того не подозревая,

прохожие. Отбросы на тележке, расковыренные полицейским, так

засмердили, что из толпы прохожих посыпались протесты и ретивому

стражу порядка пригрозили, что на него пожалуются в магистрат. Шуцман

сразу сник. Вылупил устрашающе глаза на старьевщиков и процедил:

- Weg! Fort! (Пошли прочь!)

x x x

Типография Германа Рау небольшая, теснится в двух комнатах.

Печатная машина за перегородкой. Сквозь стеклянную дверь видно

чугунное колесо с рукоятью. К рукояти становится человек, вращает

колесо, и машина, постукивая, приходит в движение. Печатник пускает

под крутящийся вал листы бумаги, на них оттискивается текст, и по

другую сторону вала приспособление, похожее на грабли, укладывает в

стопку отпечатанное.

Однако торжественный момент печатания "Искры" еще не наступил.

Идет подготовка.

Владимир Ильич принес статью, которой дал название: "Насущные

задачи нашего движения". Ее будут изучать и изучать рабочие России,

таясь от полиции, жандармов, агентов охранки. Это - главный материал в

газете. Рядом встанет рассказ о Вильгельме Либкнехте. "Старейший вождь

германской социал-демократии", - сказано о нем. Он незадолго перед тем

умер, этот замечательный революционер, и рабочие многих стран со

скорбью опустили его в могилу.

Владимир Ильич подготовил материал и для обратной стороны

газетного листа. Все написанное вручил Блюменфельду. Они улыбнулись

друг другу. Иосиф помедлил, переживая торжественную минуту, и принялся

старательно, не торопясь, делать набор. Будто выклевывал щипчиками из

гнезд нужные литеры.

Полученный шрифт поместили на чугунной плите - талере. Выровняли

и скрепили металлической рамкой. Каждая литера стояла очком вверх.

Смазали набор типографской краской и наложили на него лист бумаги.

Оставалось, чтобы получить пробный оттиск, двинуть поверху тяжелый

цилиндр-каток. И тут к тискальному станку прорвался Макс Пуршвиц...

Можно было понять возбуждение мальчугана, который и мучившую его

тайну раскрыл (секретный заказ на русскую газету!), и в старьевщики

превращался, и едва в лапы грозного шуцмана не попал, - словом, на

протяжении одного дня пережил столько несчастий и радостей, сколько за

жизнь свою не знал... Так как же ему, человеку рабочему, не

присоединиться к тем, кто готовил газету для рабочих России!

Горячность мальчишки встревожила Германа Рау.

- Forsicht! - вслед ему сказал он. - Осторожно!

И хорошо, что сумел перехватить каток из рук Макса. Иначе

чугунный цилиндр, не удержанный руками мальчишки, грохнулся бы на пол,

а может быть, и треснул, став непригодным для работы.

Сконфуженный, жалкий, несчастный, Пуршвиц с опаской поднял глаза

на русского редактора. Но Ленин тотчас сделал вид, что ему понравилась

старательность юного рабочего, и дружески похлопал его по плечу.

Мальчишка в бурном ликовании умчался к своим голубям. Только там

ему удавалось успокоиться.

А работа по выпуску газеты продолжалась. Оттиски и первой, и

второй газетных полос взял Владимир Ильич и перешел в переднюю

комнату, чтобы, как говорят полиграфисты, "держать корректуру". Он сел

за большой стол, разложил перед собой листы, обмакнул перо в

чернильницу и углубился в чтение.

В сторонке тихо, на кончик стула, присел Блюменфельд. Он не

сводил глаз с Владимира Ильича. Волнение наборщика понятно. Отчеркнет

строго перо Ленина одну опечатку, отчеркнет другую, - тут и со стыда

сгоришь... Вспомнилось Блюменфельду его пожелание, которое, к

сожалению, не удалось выполнить. Владимир Ильич рассчитывал печатать

"Искру" мелким шрифтом - петитом. Хотелось ему, чтобы газета, при

небольшом формате, вмещала бы много материала. Но немецкие товарищи

сумели раздобыть только боргес - шрифт более крупный. А Владимир Ильич

сказал: "Спасибо и на этом". Умеет ободрить товарищей. И тут же

предложил, насколько только возможно технически, сузить поля газетного

листа; сразу стало просторнее для текста, сгодился и боргес.

Декабрьский день короткий, начинало вечереть. Герман Рау зажег

над столом керосиновую лампу и плотно завесил окна. Проверил, заперта

ли дверь наружу.

Тишина... Ленин работает.

Вдруг в типографию постучались. Владимир Ильич вопросительно

взглянул на Германа. Тот шагнул к двери... Оказалось, что Макс.

Мальчишка мышью проскользнул в соседнюю комнату.

x x x

Наконец печатная машина, заново смазанная, пущена в ход. У

рукояти колеса Макс Пуршвиц. Взглянуть на мальчишку - ну, разумеется,

он держится здесь главным: не закрути он колесо - и машина ни с места.

Второй человек у машины - печатник. Это сам хозяин Рау. Пошла машина.

И вот первый отпечатанный лист. Это еще не газета - только лицевая ее

полоса, но Владимир Ильич схватывает лист. Он любуется его видом,