Избранное

Он опять отпил немного, чтобы скрыть свою радость, и даже попросил у Ларсена сигарету, хотя на столе лежала целая пачка. Но ему вовсе не хотелось над кем-то смеяться, никто не казался сам по себе смешным, просто стало вдруг весело, его охватило непривычное теплое чувство смирения, счастья и благодарности за то, что жизнь людей, как она ни абсурдна, продолжается и так или иначе продолжает присылать к нему своих вестников, просто чтобы подтвердить свою абсурдность и бессмысленность.

— Должность очень ответственная, — сказал он самым обычным тоном. — Особенно в этот трудный для предприятия период. А Петрус знал вас раньше?

— Нет, он о той истории ничего не знает. Никто на пристани «Верфь» не знает. Это, в общем, была скорее случайная встреча, доктор. Я позволил себе сослаться для рекомендации на вас.

— Меня никогда не спрашивали.

Доктор снова отпил глоток и прислушался к дождю; он чувствовал любопытство, но не жадное, спокойное. Он отвел взгляд от Ларсена, умолк и стал смотреть на корешки книг на полках. В наступившей тишине раздался хриплый голос Ларсена:

— Кстати, доктор, я хотел бы задать вам два вопроса. Я знаю, что с вами можно говорить.

«Вот он, постаревший Наберикляч, гипертоник с благодушно лоснящейся кожей на голове, которая уже лысеет, сидит себе, расставив ноги, и круглый животик торчит над ляжками».

— Если насчет Петруса, — сказал Диас Грей, — он сейчас спит в отеле «Пласа», тут на углу. Сегодня днем я с ним разговаривал.

— Это я знаю, доктор, — улыбнулся Ларсен, — и не стану отрицать, что ради этого я здесь.

«Вот он, человек, живший последние тридцать лет на грязные деньги, которые ему с удовольствием отдавали грязные женщины; человек, догадавшийся защититься от жизни, подменив ее неизвестно откуда возникшей подделкой под твердость и мужество; человек, прежде державшийся одного образа мыслей, а теперь — другого; человек, родившийся не для того, чтобы умереть, но чтобы побеждать и повелевать, и в этот самый момент воображающий себе жизнь как территорию без пределов и неподвластную времени, по которой надо продвигаться вперед и получать выгоду».

— Спрашивайте, что хотите. Минуточку. — Доктор пошел в столовую и включил проигрыватель; дверь он оставил полуоткрытой, так что музыка звучала не громче, чем шум дождя.

— Первый вопрос о предприятии, доктор. Что вы думаете? Вы должны знать. Я имею в виду, есть ли надежда, что Петрус выплывет на поверхность?

— Об этом в Санта-Марии спорят уже больше пяти лет, в отеле и в клубе, за аперитивом. У меня есть кое-какие данные. Но ведь вы находитесь там, вы управляющий.

Ларсен снова скривил рот и посмотрел на свои ногти. Потом взгляды обоих встретились — дождя уже не было слышно, и кабинет стали заполнять звуки хора. На реке коротко, лениво прогудела сирена.

— Как в церкви, — мягко и почтительно сказал Ларсен, качая головой. — Буду с вами откровенен. Административной частью я не занимаюсь. Пока что изучаю дело в общем, чтобы войти в курс, и проверяю затраты. — Он виновато пожал плечами. — Но я вижу полное разорение.

«И именно этот человек, которому следовало бы до самой смерти держаться ну хотя бы за сто километров отсюда, должен был вернуться, чтобы его заскорузлые лапы увязли в остатках паутины старого Петруса».

— Насколько я знаю, — сказал Диас Грей, — нет ни малейшей надежды. Общество еще не ликвидировано, потому что ликвидация никому не принесет выгоды. Главные акционеры уже давно махнули рукой на это дело и забыли о нем.

— Это верно? Петрус говорил о тридцати миллионах.

— Да, знаю, я и сегодня это слышал. Петрус — помешанный или старается не терять веры, чтобы не помешаться. Если дело ликвидируют, он получит сто тысяч песо, а мне известно, что он, лично он, должен больше миллиона. Но пока суд да дело, он может подавать прошения и ходить по министерствам. К тому же он очень стар. Жалованье вы получаете?

— Фактически нет, пока.

— Ясно, — мягко сказал Диас Грей, — я был знаком с другими управляющими Петруса, многие задерживались в Санта-Марии в ожидании парома. Список длинный. И не было двух похожих. Как будто старый Петрус выбирал или заказывал себе самых разных, в надежде когда-нибудь наткнуться на вовсе уж непохожего на прочих людей, на такого, чтобы жирел от разочарований и от голода и никогда не ушел.

— Возможно, так оно и есть, доктор.

— Я их видел.