Избранное

Женщина, выходящая из кареты, запряженной четверкой лошадей, овеянной запахом флердоранжа, русской кожи. Женщина в саду, который сейчас нам представляется огромным и полным экзотических растений; она движется спокойно, неуклонно, никуда не сворачивая, среди рододендронов и каучуконосов, не задевая свисающие с прямых деревьев орхидеи, не лишая их несуществующего аромата, всегда опираясь своим невесомым телом на руку посаженого отца. А тот шепчет — для этого не нужны ни губы, ни язык, ни зубы — неискренние, установленные древним обрядом слова, вручая ее, без насилия, разве что с неизбежной и изящной мужской досадой, вручая ее жениху, в заброшенных садах, белых от лунного света и ее подвенечного платья.

А потом, каждую ясную ночь, неизменно повторяется одно и то же: почти детская, слегка дрожащая рука, протянутая в ожидании обручального кольца. В этом втором безлюдном и холодном парке она, стоя на коленях рядом с явившимся ей призраком, слушает слетающие с неба бессмертные слова на латыни. Любить и повиноваться, в счастье и несчастье, в болезни и здоровье, пока смерть не разлучит нас.

Все это было так прекрасно, так необыкновенно и повторялось без устали, без всякой надежды каждую беспощадную белую ночь. Замкнутое горделивой высотой четырех стен, в стороне от нашего покоя, от наших незыблемых порядков.

В то время было уже много новых и лучших врачей в Санта-Марии, но бискайка Монча Инсаурральде почти сразу же после своего возвращения из Европы, до того как замкнулась в четырех стенах, позвонила по телефону доктору Диасу Грею, попросила принять ее, миновала в час сиесты два лестничных пролета и застыла перед ним с бессмысленной улыбкой, не дыша, прижав руку к левой груди, поднимая ее чуть ли не до плеча над тем местом, где, как ей казалось, было сердце.

Она сказала, что скоро умрет, сказала, что скоро выйдет замуж. Она выглядела или была совсем не такой, как все. Вездесущий Диас Грей попытался вспомнить, какой была она несколько лет назад, во времена бегства из Санта-Марии, из общества, когда она верила, что Европа поможет ей — по меньшей мере сменить кожу.

— Ничего нет, никаких признаков, — сказала девушка. — Сама не знаю, зачем я к вам пришла. Если бы я была больна, то обратилась бы к настоящему врачу. Простите меня. Но когда-нибудь узнают, что вы больше чем врач. Мой отец был вашим другом. Возможно, потому я и пришла.

Она встала, худая и тяжеловесная, покачиваясь без всякого кокетства, неся с былой решительностью свое несравненное тело.

«А еще красивая кобылка, лошадка чистых кровей, вот только косточки больные, подумал врач. Если бы я мог вымыть твое лицо и осмотреть его, больше мне ничего не надо, твое лицо, невидимое под слоем краски, сиреневой, красной, желтой; смыть черные полоски, удлиняющие твои глаза, хотя вряд ли ты действительно этого добивалась».

«Если бы я мог опять увидеть, как ты бросаешь вызов санта-марийской тупости, не прибегая ни к защите, ни к покровительству, ни к маске, кое-как стянув на затылке волосы, чувствуя настоящее мужское участие, которое незаметно делает из женщины личность. Этот неуловимый, этот четвертый или пятый пол, что называется — девушка».

«Еще одна безумная, еще одно нежное и трагическое безумное дитя, еще одна Хулита Малабиа за такое короткое время, и опять в нашем кругу, именно среди нас, и нам остается только терпеть и любить ее».

Она подошла к письменному столу, пока Диас Грей расстегивал халат и закуривал сигарету, открыла сумку, перевернув ее, и оттуда все выпало, а губная помада и какие-то мелочи раскатились по столу. Врач не смотрел — он только видел, хотел увидеть ее лицо.

Она вытащила деньги, смяла их с отвращением и положила подле его локтя.

«Безумна, не на что надеяться, не о чем спрашивать».

— Я плачу, — сказала Монча. — Плачу, чтобы вы прописали мне лекарство, лечили меня, повторили вместе со мной: я скоро выйду замуж, я скоро умру.

Не прикасаясь к деньгам, не отвергая их, Диас Грей встал, сбросил халат, такой белый, такой накрахмаленный, и взглянул на ее искаженное лицо; грубая раскраска под прямо падающим из окна светом еще больше поражала невероятным сочетанием цветов.

— Вы скоро выйдете замуж, — повторил он покорно.

— Я скоро умру.

— Такого диагноза нет.

Она улыбнулась мимолетной девической улыбкой и стала собирать все мелочи в сумку. Бумаги, записные книжки, драгоценности, духи, гигиеническая бумага, золотая пудреница, карамельки, пастилки, надкусанное печенье, какие-то усохшие объедки.

— Но вы не понимаете, доктор. Вы должны поехать со мной. Внизу ждет машина. Это близко, я устроилась на несколько дней или навсегда, сама не знаю, в отеле.

Диас Грей отправился с ней и все увидел как отец. Пока она показывала свои тайные сокровища, он рассеянно гладил ее по неспокойной голове, по плечам, едва не коснулся груди.

Увидел Диас Грей десятую часть того, что могла бы увидеть и описать любая женщина. Шелка, кружева, прошивки, горы белой пены на кровати.