Читаем Избранное полностью

А может, подумал я, и кое о чем поважнее? Что за образ, какой символ, размышлял я в такси по дороге в оперу, видится ему в Крис? Как я, до него, ее символизировал? Ведь всякий, конечно же, вынужден отвлекаться от телесного облика, чтобы ощутить биенье жизни за внешностью. Что там увидел его Леонардо за внешностью этой самой знаменитой натурщицы — этого никто не знает, а может быть, и самому Леонардо не хватило жизни, чтобы это узнать. Разумеется, лишь ценою очень долгого опыта можно выяснить, насколько соответствуют наши представления о мужчинах и женщинах их чувственной реальности. Большей частью, увы, мы кратко грезим. А грезить надо бы спокойнее и прилежнее. Позже, сидя в полутемном зале и почти в слезах слушая дивную арию кавалера де Грие, где он призывает Манон в благодатную тишь, в хижину возле журчащего ручейка — вовсе не похоже на похотливые мечтаньица милой малютки Кристабел! — я подумал: вот и этот грезил не слишком прилежно о своей возлюбленной; я тоже не слишком. Да и Билл Мейстер со своими двумя женами; да и создатель ее, безбожный аббат Прево, пока не написал свой бессмертный роман, превращенный в либретто бессмертной оперы. По крайней мере три раза ускользал Прево из-под ига своего священнического призвания — и каждый раз оказывалось, что пожилые грезы о любви обманчивы; в последний раз он сбежал из монастырского замка на бульваре Сен-Жермен, напротив которого мы ныне потягиваем аперитивы с нашими теперешними Манон, — то есть, иначе говоря, он жил и писал. Как я?

Мне не спалось, и я позвонил в Дублин. Она была сонная. Она сказала: «Ох, это ты? Откуда звонишь?» Я сказал, откуда. Я умоляюще спросил, что нового. Ради бога, когда мне можно будет вернуться? Она сказала, что буквально через два с половиной года Ана-два защитит диплом. Что дитя у нас выросло очень умное и совершенно очаровательное. Волосы — как клумба желтых нарциссов, овеваемая ветерком; стройная, гибкая, бесстрашная, веселая, любимица всего колледжа. Она мне напомнила, что мне даже меньше чем через два с половиной года будет пятнадцать лет, а ей — сорок восемь. Она сказала, что любит меня по-прежнему. Нет! Нет! Нет! Что за вздор! Как это она может полюбить кого-нибудь другого? Да никогда в жизни! Она сказала, что у нее в Росмин-парке дождь, и очень сы-ы-ыро — слово растянулось в зевок. Она спросила, откуда я позвоню в следующий раз, и на мои слова, что я возвращаюсь в Бостон, поближе к ней, хмыкнула так недоверчиво, что я словно увидел, как она теплее укутывает в пододеяльник свои пышные тициановские формы, и благоговейно пожелал ей доброй ночи, а она сонно отозвалась: с добрым утром, милый; послышались душераздирающие гудки, и я очнулся в Манхаттане.


На другой день, ожидая обещанных уточнений из Техаса, мы бродили по городу с Биллом Мейстером и каждый час звонили в отель. Мы ходили пешком, ездили автобусом и подземкой, все время о чем-то спорили и в чем-то признавались — само собой, не без прикрас — и отдыхали в угловых аптеках-закусочных, салунах, городских парках, гостиных отелей, покуда, вконец выдохшись, не оказались на озаренной закатным солнцем из-за Гудзона могильной плите кладбища святой Троицы где-то в северо-западной части Нью-Йорка, на 157-й, что ли, улице. Очень характерно, что он завел меня туда под конец наших блужданий. Здешний уроженец, воистину подобный парижскому gamin [66] или неаполитанскому scugnizz’[67], конечно же, не обитает и даже не проживает в родном городе: он служит ему обжитой до последнего дюйма берлогой, а также любимым и ненавистным градом земным, с которым и за который надо биться, где надлежит мечтать и умереть, вернуть праху прах.

Он заметил, что всякое кладбище имеет два больших достоинства: покой и бесплатный — если на время — вход, причем это последнее его всюду привлекало, и не потому, что он был бережлив или скуп, а просто терпеть не мог быть объектом наживы. Так, он спрашивал: «А теперь куда вас тянет?»; я говорил: «Никогда не бывал в китайском квартале, в Гарлеме, в Деревне, на Бауэри», и он, не прерывая беседы, поднимал палец в знак согласия, озирался, чтобы сориентироваться, и, продолжая разговаривать, шел к нужной станции подземки и выводил меня наверх рядом или поблизости с тем самым «божеским» салуном, закусочной или рестораном, на который нацелился. Он знал наперечет лучшие городские плавательные бассейны (бесплатно или почти что); места, где можно послушать хорошую музыку (беспл. или почти что); любопытные частные художественные галереи (беспл.) — и, предлагая на выбор развлечения на открытом воздухе, вел от Аркад к зоопарку в Бронксе, через Ботанический сад, а оттуда в зоосад Центрального парка (бесплатно) и даже на запруженный народом Кони-Айленд, к аттракционам (беспл.), аквариуму и китенку.

Перейти на страницу:

Все книги серии Мастера современной прозы

Похожие книги

Оптимистка (ЛП)
Оптимистка (ЛП)

Секреты. Они есть у каждого. Большие и маленькие. Иногда раскрытие секретов исцеляет, А иногда губит. Жизнь Кейт Седжвик никак нельзя назвать обычной. Она пережила тяжелые испытания и трагедию, но не смотря на это сохранила веселость и жизнерадостность. (Вот почему лучший друг Гас называет ее Оптимисткой). Кейт - волевая, забавная, умная и музыкально одаренная девушка. Она никогда не верила в любовь. Поэтому, когда Кейт покидает Сан Диего для учебы в колледже, в маленьком городке Грант в Миннесоте, меньше всего она ожидает влюбиться в Келлера Бэнкса. Их тянет друг к другу. Но у обоих есть причины сопротивляться этому. У обоих есть секреты. Иногда раскрытие секретов исцеляет, А иногда губит.

Ким Холден , КНИГОЗАВИСИМЫЕ Группа , Холден Ким

Современные любовные романы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Романы
Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги