Избранное

— Потому, глупая твоя голова, что к нему нужны еще туфли, и блузка, и шляпка, и перчатки, и горжетка, и сумочка — и все это в тон, и я избегаюсь, гоняясь за всем этим, а у меня нет времени на такого рода дела, и нужен не один костюм, а два или три. Не могу же я, о господи, выходить день за днем в одной и той же старой тряпке.

— Ну хорошо, хорошо. Я усвоил. Значит, вопрос стоит так: будем мы покупать шубку или не будем? Вот так. Что можно сказать в пользу шубки? — Перечисляя, он каждый раз загибал палец. — Пункт первый: в ней тепло. Пункт второй: она убережет тебя от простуды. Пункт третий…

Молли вскочила и, взвизгнув, швырнула в него своей рабочей шкатулкой:

— Прекрати! Я же сказала, мне не нужно шубки! Не хочу. И ты не хочешь. Ты — низкой души человек. Сквалыга! Ты, как все ирландцы, крестьянской породы. Все вы одним миром мазаны, проклятое племя. Да подавись ты своей поганой шубкой. Мне и даром ее не надо.

И она выбежала из комнаты, захлебываясь слезами ярости и разочарования.

— Сквалыга, — пробормотал Магир. — И как только у нее язык повернулся — сквалыга!

Дверь распахнулась.

— А на прием я пойду в макинтоше! — рыдая, прокричала Молли. — Надеюсь, это тебя устроит.

И она снова выскочила за дверь.

Он сидел за столом, несчастный, окаменевший от негодования. Снова и снова повторяя про себя ненавистное слово, он пытался решить, а вдруг она в чем-то права. Добавил десять ярдов к пирсу. Скостил до пяти и, посмотрев на дело рук своих, смахнул все бумаги со стола.

Им понадобилось три дня, чтобы как-то прийти в себя. Она нанесла ему страшный удар, и оба это знали. На четвертое утро Молли обнаружила на туалетном столике чек на сто пятьдесят фунтов. На мгновение сердце в ней затрепетало от радости. Но тут же оборвалось. Она пошла к мужу, обняла за шею и вложила ему в руку разорванный на четыре части чек.

— Прости меня, Пэдди, — сказала она, по-детски горько плача. — Ты не сквалыга, ты никогда не был сквалыгой. Это я такая.

— Ты? — Он нежно прижал ее к себе.

— Нет. Я не то говорю. Просто я не могу, Пэдди. Из меня все это вытравлено — давным-давно вытравлено.

Он с грустью смотрел на нее.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Он кивнул. Но она видела — он не понимал. Она и сама толком не понимала. Он вздохнул, глубоко и решительно, и отстранил ее от себя, продолжая держать за плечи.

— Молли, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Скажи по правде. Тебе ведь хочется иметь шубку?

— Хочется, видит бог, хочется.

— Ну так пойди и купи ее.

— Не могу, Пэдди. Не могу, и все тут.

Он окинул ее долгим взглядом. Потом спросил:

— Почему?

Она посмотрела ему прямо в глаза, грустно покачала головой и тонким, дрожащим от слез голоском сказала:

— Не знаю.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЕРНЫЙ ДРУГ ©Перевод Н. Галь

Эта одинокая женщина была уж такая отъявленная… Нет! Лучше промолчу. Не очень-то ласковые слова просились на язык. И, наверно, такой уж ее создал бог. А как выразился некий старый шутник, все мы таковы, какими создал нас господь бог, а некоторые еще и похуже. Но одно я про нее скажу — так говорили частенько ее родные сыновья, и они же прозвали ее Ах-Какая-Одинокая — она была, извините за выражение, отчаянная зануда. Нет, не подумайте — добрая душа, благочестивая, отзывчивая, истая христианка. Но зануда. Беда в том, что она и вправду была одинокая и вечно жаловалась на одиночество, но нипочем палец о палец не ударила бы, чтобы поправить дело, потому что — я глубоко убежден — наслаждалась своим одиночеством.

Конечно, жилище ее никак не подходило для доброй христианки. Жила она в ветхом доме-развалюхе, над мастерской жестянщика; в этих стенах она поселилась, когда вышла замуж, здесь вырастила детей, отсюда ее мужа вынесли ногами вперед, а потом одну за другой она сдавала ненужные ей комнаты жестянщику, владельцу мастерской внизу, и теперь весь день напролет здесь только и слышался стук-перестук, способный кого угодно свести с ума. И как можно жить в доме, где с утра до ночи разит жарким зловонием паяльника?

Сыновья опять и опять убеждали ее отказаться от этого дома, и она отвечала:

— Я знаю, надо бы от него отказаться. Я знаю, это неподходящее место для такой одинокой женщины. Случись со мной среди ночи приступ колотья или, может, аппендицит, глоток воды и то подать некому. Но куда же мне деваться?

— А ты переезжай к нам, мама, — предлагали сыновья.

— Нет уж, — отвечала она. — Нет уж. Поселиться под одной крышей с невесткой? Ха! Больно им это надо. Свекровь в доме им надобна, как же. Нет уж! Кому нужна одинокая старая женщина?