Избранное

Он заплакал от жалости к бедняге Кридону. Плача, закружился в толпе прохожих. И очнулся в аптеке-закусочной на Восьмой авеню, сидел у стойки, потягивал черный кофе и, прищурив глаз, смотрел на сменяющиеся огни светофора и счастливо хихикал, вспоминая историю, которую давным-давно мать рассказывала ему про какой-то Бэлироуш. Он был там лишь однажды, девять лет назад, на ее похоронах. И сейчас, лучезарно улыбаясь, он глядел то в чашку с кофе, то за окно, на сменяющиеся огни светофора, и вспоминал свою любимую историю про Бедняжку Лили.

«Э-хе-хе! Бедняжка Лили! Знать бы, где она, где она теперь. Живая или померла. Все приключилось через одного итальянца, ходил он с фермы на ферму да продавал раскрашенные фигурки. Банделло его звали, раскрасавец, чернявенький, будь он неладен! Сколько живу на свете, эдакого раскрасавца не видала, будь он неладен. Да, и чего ж она сделала — раз в октябре поутру, еще сырость была и ветер страшный, мы все знай крепко спали, а она потихоньку вылезла из постели да с ним и сбежала. Папаша все повторял, мол, напоследок ее видали часов этак в восемь утра, стояла она на повороте к Бэлироушу под большущим деревом, от дождя хоронилась. Мики Кленси, почтальон, ее видал. „Эй, девка, — сказал он. — Чего это ты тут делаешь с утра пораньше?“ — „Жду, — говорит, — молочника с тележкой, в Фаринс поеду“. И с того самого дня ни слуху ни духу, будто сквозь землю провалилась. Только получили одно письмо из Америки, священник какой-то написал, она, мол, счастлива, вышла замуж в Бруклине, в Нью-Йорке».

И опять Максер хихикнул. История эта всегда кончалась счетом, сколько с тех пор прошло годов. Последний раз, когда он ее слышал, счет достиг сорока одного. В нынешнем году было бы уже пятьдесят.

Максер поставил чашку. Впервые в жизни ему пришло в голову, что история эта — правдивый рассказ про женщину, которая и впрямь жила на свете. Четыре раза сменились огни светофора, пока он освоился с этим открытием. Потом, будто у человека, который опять и опять слышал в тумане корабельную сирену и вдруг услыхал ее совсем рядом и увидел, пусть смутно, как из густой пелены проступил корабль, у Максера наконец прорезался важный замысел.

Он неуклюже слез с табурета и пошел к телефонам. Загрубелым пальцем принялся водить по серым страницам телефонного справочника в Бруклинском разделе. Палец остановился. Максер прочел фамилию вслух. Банделло, миссис Лили. Он вынул десятицентовик, монетка звякнула, попав куда следует, и он медленно набрал номер. На третий звонок ответил старушечий голос. Конечно, тетушка уже очень старая и, наверно, глуховата, и он сказал очень громко и, как все пьяные, старательно выговаривая слова:

— Это звонит Мэтью Кридон. Только приятели все зовут меня Максер. Я приехал из Лимерика, из Ирландии. Моя мать родом из Бэлироуша. Вы случаем не моя тетушка Лили?

— Чего надо? — пролаяла она в ответ.

— Ничего мне не надо! Я только подумал, если это вы и есть, может, мы чуток поболтаем. Я матрос. Нынче утром пришвартовался на Гудзоне.

— Тебе кто-нибудь велел мне позвонить? — Голос все еще звучал холодно, сурово.

Максер стал уже злиться.

— Да нет! Просто я вдруг взял да и глянул в телефонный справочник. Мать часто про вас рассказывала. Просто охота с кем-нибудь перемолвиться. Рождество ведь, ну и все такое. А я в Нью-Йорке никого не знаю. Ну а не хотите — как хотите. Навязываться не стану. Бывайте здоровы.

— Погоди! Тебя и впрямь никто не подослал?

— Душа моя подослала! Само Рождество меня подослало! — (Пусть как желает, так и понимает!) — Слышь, сдается мне, я навязываюсь. Давайте кончать разговор.

— Нет. Может, зайдешь ко мне повидаться?

— Прямо сейчас? — недоверчиво спросил он.

— Сию минуту!

Ее голос вдруг зазвучал приветливо, и досады Максера как не бывало.

— Ясно, тетя Лили! Я мигом. Только слышь, я правда надеюсь, вы не думаете, будто я навязываюсь. Потому как если…

— Это очень мило, Мэтью, что ты мне позвонил. Очень даже мило. Я буду рада тебя повидать.

Широко улыбаясь, Максер повесил трубку. Тетка в точности как мать, тот же у ней лимерикский выговор. Это после пятидесяти-то лет. И такой же голос командирский. Ей наверняка не меньше семидесяти. Высокая, должно быть, худая, статная, и уж ясно гордячка, и строит из себя важную даму, а на самом деле мягкая, как мох в горах. Сейчас, верно, впопыхах наводит порядок в доме. И распекает старика Банделло. Если он еще жив.

Максер заплутался в метро, и, когда вышел на улицу, уже стемнело. Он зашел, выпил еще чашечку черного кофе. Потом зашел купил бутылку ямайского рома — ей в подарок. А потом пришлось пройти пешком пять кварталов, пока он наконец разыскал ее дом. Автомобили, стоящие под фонарями, были покрыты снегом. Тетушка Лили жила в доме из бурого песчаника, с крутой лестницей. Тут обитали еще шесть семей.