Избранное

«Так, так, — убеждал себя Здислав, — все рассчитано в мире: как колосу вызреть, а девушке девушкой родиться, где жабам жить, а где — в поднебесье — жаворонкам петь, и свое точное астрономическое кружение у разных околоземных планет. И человек — сам по себе планета! Модель ее! Запущен на предназначенную ему орбиту…» Эти, подобного свойства, рассуждения увлекали Здислава, и пугался он их: смотри-ка, не искушен в грамоте, далек от ученых занятий, лишь газеты исправно читает, да ведь их многие читают, а начнет он думать — не хуже иного профессора, в самые тайные глубины мироздания умом проникает. Тоже, как не всякому, от природы ему дано? Тоже свое, даровано судьбой? А мысль в такие минуты, вдохновенно раскручиваясь, уводила его дальше, дальше. Если, допустим, каждый человек — особая недолговечная планета (есть вечные — должны же тогда быть и кратковременные!)… то, следовательно, по научным законам одна планета (человек) зависит от другой планеты (человека), воздействует на нее излучением энергии или, если они взаимоисключающие («плюс» на «минус»!), то отталкиваются; а когда одна намного сильнее но заряду энергии, она вообще притягивает другую на свою орбиту, подчиняет, держит в пространстве своего влияния, технически управляет ее движением и, обманчиво опустив на каком-либо витке, снова затем круто вводит в свою сферу…

Особенно в предутренние часы, когда сон уходил, а подниматься с постели было рано и еще явственнее в затаившейся тишине и зыбкости рассвета ощущалось одиночество, набегали к Здиславу, влекли к себе такие мысли, сиюсекундная отчетливость и кажущаяся бесспорность которых с наступлением дня, началом обыкновенных дневных забот тускнела, правда, мельчала, терялась, но вера в судьбу уже стойко трансформировалась в убеждение. И когда на газетных снимках Здислав увидел двоих убитых в перестрелке с аэродромной охраной тех самых, не известных никому террористов, что хотели захватить самолет, которые первыми выстрелами сразили вставшего на их пути штурмана Марека, — он почувствовал стылую тяжесть в груди: от зарождения страха. В распростертой на бетонной плоскости фигуре одного из них, в раскроенном автоматной очередью  б ы в ш е м  лице он сразу же признал знакомые черты-очертания своего недавнего зятя-саксофониста. Не мог спутать, ошибиться, нет! Т о т  у л е т е л… а значит — л е т а л,  к р у ж и л  вблизи Веронки, на одних и тех же пересекающихся орбитах, пока смертельно не ударились они друг о друга — прежний и новый, тот  д е м о н  и кареглазый Марек.

Здислав поспешил выбросить газеты, чтобы приехавшая к нему с Юреком овдовевшая дочь не увидела тех снимков, но Веронка, у которой в сухих глазах скопилось ожесточение, с презрительной усмешкой, будто прочитав его отцовские опасливые мысли, сказала: «Кончай, папочка, изображать чего-то… Знаю я. Э т о  о н».

Нет, нет, нет… Не уйти, даже если захочешь, не уйти от того, что предрасположено, загодя привязано к тебе, становится сопровождающей тебя тенью. Не было до определенного момента, не возникал он, «пришелец», а потом — тут он, властно, прилипчиво, он уже твоя тень, и такая причем тень, что на роковом пересечении, однажды оторвавшись, забежит поперед, потянет за собой — и шагнешь за ним в черную бездну… Уже сколько лет должно было пройти, уже Здиславу будет пятьдесят пять, уже вырастит он Юрека, тот парнем станет, начнет работать на заводе, и в их доме появится всегда расхристанно одетый длинноволосый молодой человек по кличке Студент (все его только так и звали: «Студент… Студент!») — и Здислав, пугаясь, поймет, что он явился по Юрекову душу, он тоже  т е н ь, надо ждать беды. И когда однажды Студент отбросит закрывавшие лоб и щеки густые волосы — Здислав замрет, пораженный: это же Ендрек, это же одно лицо! Ендрек, который в сорок пятом украл у него в ночном вагоне сапоги и мешок… Печальный взгляд библейских, словно с иконы, глаз, готовность услужить, пожертвовать собой, лишь бы остаться рядом, лишь бы не оттолкнули. Он, он! Здислав, перебарывая волнение, спросил как можно проще, естественнее: «Скажите, пан Студент, вашего отца, случаем, не Анджеем[51] звали?» Студент, дернув головой, снова прикрывшись волосами, резко ответит: «А для чего, собственно, как звали? Я не помню, нет… Ерунда какая!»