Избранное

Поправив горские усы,
нам военком сказал нечинно:
«Уходят в армию юнцы,
а возвращаются мужчины».
Солдатский быт был прост и строг.
Завидный утром блеск сапог!
Но к вечеру – они в пыли,
немало за день мы прошли…

Сначала этот быт страшил.

Казался жёстким взгляд старшин,
коль вдруг «волна» на одеяле.
И мы навытяжку стояли,
с укором глядя на кровать,
и шли… весь вечер снег кидать.
Но на ученьях, в карауле
ветра нас хорошо продули,
суля нелегкое житьё.
Они из нас
солдат ваяли,
сердца и лица закаляли.
И дело сделали своё.

Нас научили не сдаваться,

снарядов свиста не пугаться,
идти на пост через пургу.
И все невзгоды и лишенья
свой смысл имели и значенье,
не нам вредили, а… врагу!
Дни армии не пролетели –
прошли. Запомнились навек.
Ведь были не одни метели,
а много раз – тишайший снег…
Вечерней медленной порой
была гитара нам сестрой.
Плыл по казарме говор струн,
и был сержант влюблён и юн…

Но было так: «Подъём!.. Тревога!..»

Металась, плавилась дорога,
когда в разбуженной ночи,
дрожа,
ревели тягачи!..
И мы ныряли в них – бойцы! –
на лбах внезапные морщины –
ещё, наверно, не мужчины,
уже, конечно, не юнцы.

1974

Шинель

Полёт надолго отложили,
и мы уж больше не спешили,
скамью искали иль ступеньку,
чтоб отоспаться хорошенько.
Хабаровский аэропорт!
Сырого воздуха смятенье!
И на полу,
и на ступенях
стоял, сидел, лежал
народ!
С Анадыря оленеводы,
из Усть-Камчатска моряки,
геологи и рыбаки
кляли нелётную погоду.
Я где стоял, там и прилёг…
Под головою вещмешок,
а сверху я шинель набросил.
Но за окном металась осень,
и зябко от дверей тянуло
меж чемоданов и баулов.
Как я жалел часок спустя,
что с легкомыслием повесы
я, все уставы обойдя,
шинель так коротко обрезал…
Её натягивал на нос –
в штанины дуло, снова мёрз.
А если ноги укрывал,
то холодела голова.
Упёрлась чья-то в бок нога,
и ветер в щелях пел устало.
Ворочаясь, я постигал
премудрость строгого устава…

1974

«Плеснув солярки на дрова…»