Избранное

то бы мелочи, как снабжение подразделений ветошью. Артполк еще утром отправился по железной дороге в сторону станции Бологое за пушками и гаубицами, и возвращения артиллеристов можно было ожидать в лучшем случае только через сутки.

Неважно обстояло и с конским составом. Лошади, принятые на месте формирования, поступали в дивизию из степных табунов и не привыкли к уздечке, а тем более к артиллерийской упряжке.

Единственное, чем мог действительно похвалиться Евстигнеев, это были люди: двенадцать тысяч бойцов, в большинстве своем недавние уральские рабочие.

— Ну, с такой силой мы далеко немца погоним,— сказал генерал-полковник, выслушав доклад, помолчал и, словно прочитав мысли Евстигнеева, что люди — это еще не все, прибавил: — Успеете, подполковник, успеете. Вооружим ваш народ и дадим время на подготовку.

Командующий фронтом не знал, что тем же вечером Ставка потребует от него немедленно возобновить наступление и он вынужден будет ввести в бой несколько свежих дивизий из резервной армии Пасхина, в том числе и Уральскую дивизию, еще не закончившую сосредоточение и не успевшую как следует вооружиться.

Ровно через час, закончив дела в штабе фронта, Евстигнеев зашел в избу Пасхина. Генерал-лейтенант, уже помрачневший и озабоченный, сказал, что побеседовать им сегодня, к сожалению, не удастся — война! — и тут же велел идти в штаарм за получением боевого приказа.

Евстигнеев не обиделся, даже почувствовал облегчение. Вспоминать о финской войне ему не хотелось. Он немедля отправился в штаарм, представился его начальнику и доложил о приказе командующего.

— А мы боевого приказа еще не писали,— сказал генерал-майор Миронов, седоватый, спокойный, с виду неторопливый человек.— Поезжайте, товарищ Евстигнеев, к себе в дивизию, а боевой приказ мы вам пришлем.

Евстигнеев козырнул и пошел искать своих лошадей. В глубине души он надеялся, что с приказом будет не так скоро и дивизия успеет привести себя в порядок. Он сел в кошевку и помчался догонять свой штаб, своих людей, к которым привык за время формирования.

На другой день приехавший в дивизию генерал-лейтенант Пасхин сурово отчитал его в присутствии комдива за то, что Евстигнеев уехал из штаарма, не получив на руки боевого приказа. Евстигнеев виновато молчал. Он был обязан доложить командующему, что приказ не готов, и лишь тогда с его разрешения мог

26

уехать — таков был непреложный воинский порядок,— и Пасхин был прав, но Евстигнеева все же кольнула крутая перемена тона генерал-лейтенанта.

Потом за месяц боев Пасхин вернул Евстигнееву свое благорасположение и еще раза два-три в штаарме называл его лучшим боевым комбатом, но Евстигнеев сделал свои выводы и, разговаривая с командующим армией, старался больше не переступать служебных рамок.

Вспомнив тот ранний декабрьский вечер и последующее, что касалось его взаимоотношений с Пасхиным, Евстигнеев стал перебирать в памяти встречи и разговоры командующего с Хмелевым, свидетелем или участником которых ему довелось быть.

Он вспомнил другой декабрьский вечер — незадолго до Нового года. Войска армии, прорвав оборонительную полосу немцев южнее Торжка, быстро продвигались в сторону Ржева. На обочинах дорог, в кюветах, прямо в поле возле снежных траншей валялись брошенные пушки и минометы, чернели подбитые танки, в беспорядке с растворенными дверцами стояли новенькие штабные автобусы, закамуфлированные «мерседесы», громоздкие фургоны и крытые стандартные повозки с походным армейским имуществом, мотоциклы, пулеметы, искореженные, продырявленные рации. И повсюду: на дороге, в кюветах, в снежных окопах рядом с задымленными воронками — виднелись окоченевшие трупы солдат в балахонистых серо-зеленых шинелях.

Трое суток почти безостановочно, легко сметая вражеские заслоны, продвигались наши войска на юго-запад, а на четвертые сутки, встретив неожиданно мощное сопротивление, остановились. В одной из больших деревень севернее Ржева скучились сразу пять штабов дивизий со всеми своими службами и спец-подразделениями. Настроение было бодрое и чуточку бесшабашное: никому еще не верилось, что немцам удастся задержать нас надолго.

И вот в тот вечер, за два дня до Нового года, командующий армией вызвал командиров дивизий и некоторых начальников штабов и, громко и довольно смеясь рассказу начальника армейской разведки, перехватившего радиодонесение перепуганного немецкого оберста о том, что русские ввели в прорыв стотысячную сибирскую армию, вдруг стал посреди комнаты и сказал, обращаясь к командирам дивизий:

— Ну, соратники, кто из вас первый возьмет Ржев?

Как всегда в подобных случаях, немедленно нашлись горячие головы:

— Возьмем. Разрешите?

Голубые с припухшими веками глаза Пасхина остановились

27

на грузной фигуре полковника Хмелева, сидевшего рядом с Евстигнеевым.

— Ну, а ты что задумался, Хмелев? Скромничаешь?

Уральская дивизия одной из первых протаранила фронт южнее Торжка, и на нее особенно рассчитывал Пасхин, стремясь с ходу овладеть Ржевом.

Хмелев встал и хрипловатым своим, удушливым басом ответил, что ждет постановки конкретной задачи.