Избранное

— Гляди сюда. Что ты скажешь про эти отверстия для заклепок? Каковы они?

Я смотрю на искореженную нервюру, на стальную изогнутую накладку и молчу. Прикидываться дурачком или просто все отрицать — этого я еще не решил.

— Ну?

— Господин следователь, прикажите развязать мне руки, я ничего не вижу издали. Потом я боюсь, что опять будет обморок: я плохо себя чувствую.

— Отвечай: сколько тебе заплатил Флинк?

— Развяжите мне руки.

— Отвечай! — вопит гестаповец.

— Освободи руки.

— Иглы!

Я на самом деле плохо себя чувствую: голова, руки, грудь

283

горят/ во всем теле слабость, во рту пересохло. В таком состоянии пробовать уколы иглой рискованно.

— Не надо игл,— говорю я.

— Отвечай!

— Поднесите поближе нервюру.

Гестаповец берет со стола деталь и бьет ею меня по лицу. Меня охватывает бешенство.

— Ты сволочь! — ору я.

— Иглы! — повторяет он.

Кто-то стискивает мне кисти рук. Я сжимаю пальцы в кулак. Я начинаю опять вырываться. Я что-то кричу. А в голове одно: «Иван Михайлович, выручайте! Виктор, Олег, где вы? Помогите мне, спасите меня, спасайте!..»

Я рвусь. Кисти мои трещат. Что они со мной делают? Какое они имеют право?!

— Папа! — безумея, кричу я.

Пальцы мои разжимаются. Я слабну. Я чувствую острый удар в мозг и длинную испепеляющую боль. Что-то черное, удушливое наваливается на меня и стирает во мне все ощущения..

9

Чернота. Чернота кругом, но в центре ее голубой небесный квадрат. У голубизны есть свои оттенки: она может быть зеленоватой, стальной и даже золотистой. Сейчас она белесая. Она белесая, эта голубизна в просторном небесном квадрате…

Голубизна. Квадрат. Что это? Что это все? Где я? И неужели есть все еще это мое «я»? Неужели я все еще жив?

Я пробую пошевелиться. Мне больно? Да, я жив. Чудо!

Я приподнимаюсь, но голова бессильно падает вниз. Тогда я осторожно переворачиваюсь на живот — от боли мутится в глазах. Я отжимаюсь тяжелыми руками от чего-то мягкого и подтягиваю под себя колени. Отдыхаю, опять отжимаюсь —и я на четвереньках. Это уже хорошо. Кошусь налево. Белое, а на белом красное, и оно хрипит. Что это?

Внезапно вверху надо мной что-то грохочет. В грохот тотчас вплетаются частые сухие хлопки. Что-то защелкало, посыпалось дробью, забило… Это выстрелы! Это, конечно, выстрелы!.. Откуда выстрелы? Где я?!

Снова поворачиваюсь налево. Вглядываюсь. Белое с красным оказывается забинтованной головой: белое — марля, красное — просочившаяся кровь. Вижу еще головы, носы, уши, стены полутемного помещения и лежащих на полу людей. Кошусь направо.

284

Опять забинтованные головы… За ними стоит человек в белом, дальше дверь. Я смотрю на человека. Он на меня. В руках у него блестящая коробка. Он идет ко мне. Неужели это Богдан?

— Богдан! — кричу я и валюсь на одеяло.

Я ничего не понимаю. В голове горячий туман, и слышно, как стучит сердце.

— Богдан,— повторяю я.

— Тихо, тихо, спокуй,— шелестят рядом слова.

— Богдан, где мы?

— Зараз, зараз, чекай-но.— Холодные пальцы касаются моего лба.

— Пить!

К моим губам прикладывают что-то холодное — я пью. Потом глотаю таблетку. Над головой лопаются выстрелы, доносятся крики.

— Богдан…

— Тебе не можно говорить, спи, ты ест в угольном складе, в котельной. Слышишь?

— Выстрелы..,

— Выстрелы, другой день идет вальке с теми эсэсманами.

— С эсэсманами?.. Наши?.. Второй день?

— Так. Ты спи, Костя, нимам часу размовлять.

Он отходит. Стрельба гремит совсем рядом. Теперь мне все ясно. Это сражается наша интернациональная бригада. Товарищи выручили меня.

Я снова приподнимаюсь. Закусив губу, я ползу к выходу. Я ложусь на пол, отдыхаю и опять ползу. Раненые стонут. Умирающие хрипят. Сверху грохочут выстрелы.

Вот дверь. Берусь за косяк. Неожиданно дверь распахивается — я вижу Вислоцкого и Штыхлера, поддерживающих за руки сгорбленного человека в разорванной куртке.

— Пустите меня! — вскрикивает по-немецки человек. Его грудь в белом — это бинт — Пустите, я еще жив, я должен стрелять, я…

Вислоцкий и Штыхлер безмолвно увлекают его за собой. Хлопает дверь. Раненый сопротивляется. Врачи насильно укладывают его на одеяло. Человек скрипит зубами и йорывается встать.

— Сделали перевязку и… довольно, довольно! — задыхаясь, твердит он.

— Богдан,— произносит Вислоцкий щурясь.— Богдан, присмотрите тут.

На другом конце склада мелькает белое пятно халата.

Врачи поворачиваются к выходу. Штыхлер глядит на меня:

— Кто вы?

285

— Кто это? Почему на ногах? — сердито спрашивает Вислоцкий, останавливаясь.

— Это я, Покатилов. Я поправился.

— Покатилов?

Вислоцкий дотрагивается до моего плеча. Штыхлер приближает ко мне лицо — на нем смятение.

— Езус коханый! — вырывается у Вислоцкого.

Штыхлер берет меня за руки. Дикая боль пронзает меня. Я стискиваю челюсти.

Опять хлопает дверь. Снова слышится крик:

— Пустите, они прорываются! — На этот раз кричат по-польски.

— Богдан, займись тут,— доносится сквозь грохот выстрелов голос Вислоцкого.

— Они не пройдут, лежи,— горячо шепчет мне в лицо Штыхлер и исчезает.