Избранное

— Пеппи, запиши номер…

Карбышев понял, что будет дальше. Он сделал шаг вперед и сказал по-немецки:

— Это я послал своего солдата поискать огня. Мне захотелось курить… Прикажите, господин офицер, наказать меня, но не солдата, который выполнял распоряжение старшего.

1 Что такое?

124

Взгляды их встретились. Круглые птичьи глаза оберштурмфюрера ничего не выражали.

— Хорошо,— сказал он, почти не раскрывая рта.— Отставить, Пеппи… Вернитесь в строй, Карбышев, но имейте в виду: здесь нет ваших солдат и вы не вправе отдавать никаких распоряжений… Неужели вам до сих пор это непонятно?

— Мне это непонятно,— сказал Карбышев.

В эту же секунду, изловчившись, Пеппи плеткой ударил Карбышева по голове. Удар пришелся точно по простриженной в седых волосах дорожке. Карбышев покачнулся, но устоял. На его высоком лбу вздулся багровый рубец.

— Гут,— сказал оберштурмфюрер.— Сожалею, Карбышев, но у нас строгая дисциплина. Впрочем, за свои убеждения полезно пострадать. Не правда ли?

Карбышев молчал.

— Проклятый большевистский пес! — прошипел Пеппи.

— Терпение, малыш, терпение,— сказал оберштурмфюрер, нимало не раздражаясь, достал сигарету и, прежде чем прикурить, протянул огонек зажигалки к лицу Карбышева.— Можете воспользоваться… Но быстро!

Карбышев догадался, что его проверяют: действительно ли поискать огня он посылал солдата.

— Николай Трофимович, у вас есть?

Тот трясущимися пальцами извлек из-за пазухи сигарету и подал Карбышеву. Карбышев прикурил от огня, который продолжал держать возле его лица эсэсовец, машинально кивнул.

— Вы все-таки поблагодарили? — усмехнулся оберштурмфюрер.

— В данном случае— да.— Карбышев медленно выпрямился.— Ответьте и вы, господин офицер, если можно, на мой единственный вопрос…

Он сделал несколько затяжек и, почувствовав, что кружится голова, передал сигарету Николаю Трофимовичу, который скоренько потушил ее и окурок спрятал в карман.

— Весьма интересно,— сказал оберштурмфюрер.

— Скажите, о чем вы будете думать… когда за ваши преступления вас после войны поставят к стенке?

— Что значит — поставят к стенке? Когда меня будут расстреливать?— приподнял брови оберштурмфюрер.— Что это за вопрос?

— Я просил разрешения задать единственный вопрос, и, если я вас верно понял, вы разрешили. Но я не настаиваю на ответе… Пожалуйста.

— Оберштурмфюрер, мне кажется, мы опять чересчур много

125

времени тратим на психологию,— сказал Пеппи и нервно похлопал по голенищу своего сапога плеткой, свитой из бычьих жил.

— У нас еще есть время,— сказал оберштурмфюрер, очень глубоко затягиваясь и не сводя заострившегося взгляда с Карбышева.— У нас время еще есть. Так вас интересует…

— Да, очень,— сказал Карбышев.

— …О чем я буду думать, когда ваши солдаты станут убивать меня? — Оберштурмфюрер надменно поднял голову.— В виде исключения я отвечу на этот ваш единственный вопрос… Сперва я буду убивать ваших солдат, очень, очень много ваших солдат. Потом опять и опять, пока моя рука способна держать оружие. Но если когда-нибудь где-нибудь возникнет ситуация, при которой я, расстреляв патроны, попаду в руки противника,— о, можете не сомневаться, я-то сумею умереть как солдат фюрера!

— То есть?

— Молча. Одиноко… Без всяких эти:: мыслей.

— Данке,— сказал Карбышев.

— А вы уверены, что ваши солдаты будут меня расстреливать? — помедлив, неожиданно спросил оберштурмфюрер.

Карбышев нахмурился.

— Я бы не желал повторять… если это, конечно, не допрос.

— Нет, не допрос.— Оберштурмфюрер вновь очень глубоко затянулся и добавил прежним подчеркнуто спокойным тоном: — А вообще-то, я буду долго жить, Карбышев, очень, очень долго! — И, кивнув сопровождавшим его эсэсовцам, двинулся по обочине плаца в сторону крематория.

— И охота была вам связываться с ним! Ну, ударили… Ну что делать! На то и концлагерь,— сумрачно сказал Верховский.— Ведь не люди…

— Что он сказал вам, товарищ генерал? Какие здесь порядки? Кого расстреливать? — спросил Николай Трофимович, плохо понимавший по-немецки и не перестававший остро тревожиться насчет того, почему безлюдно на аппельплаце.

— А все ведь из-за вас,— укоризненно сказал ему Верховский.— Стояли бы, где застала команда, а не бегали.

— Я и не бегал. Нечего попрекать.

— Товарищи, хватит! — сказал Карбышев.— Спрашивать у офицера о здешних порядках, Николай Трофимович, вы же сами видите…

— Да уж видим! А все же… Может, ткнуться еще разок к пожарнику?

— Я сам поговорю с ним,— подумав, сказал Карбышев.

Верховский болезненно поморщился.

126

— Не делайте этого, Дмитрий Михайлович. Не ставьте себя снова под удар, ну их к чертовой матери! Людей загнали на блоки, это и так видно.

— Нет, я поговорю,— сказал Карбышев и стал следить за тем, когда пожарник обернется в его сторону.

12

В это время из четырехгранной трубы крематория повалил густой дым. Пробился язык огня, небольшой, тускловатый, который на глазах разрастался и светлел. Пахнуло удушливо-сладковатой гарью.

— Постэн айне — нихтс нойес!1 — раздалось с деревянной галереи над головами людей.