Избранное

Карбышев заговорил горячо, торопливо, словно опасался, что ему помешают высказать все.

— Им хотелось бы не просто физически уничтожить нас. Им хотелось бы доказать, что человек — это животное или хуже жи-

9 Ю. Пиляр

129

вотного. Отчасти для самооправдания. Больше — потому что себя-то они почитают сверхлюдьми. Растоптать все святое, заставить отречься от Родины, от убеждений, а потом все равно убить — вот их цель. Понимаете, Николай Трофимович? Что же касается меня… Вы представляете, как бы они были рады, если бы советский генерал, да еще коммунист, обесчестил себя чем-нибудь ради собственного спасения? Вы представляете? — повторил Карбышев.

— Я сказал, что вы поручили достать за сигареты котелок горячего супа. А лишнего я ничего не болтал,— угрюмо ответил Николай Трофимович, сознавая, что говорит не всю правду, чувствуя от этого угрызение совести и в то же время оставаясь при своем мнении, что его небольшая хитрость («наш генерал хочет убедиться в вашей искренности, господин пожарник…») никакого вреда его товарищам причинить не может.

— Ну, хорошо. Покончим с этим,— сказал Карбышев.— Вы спросили, что я думаю… Обстановка сложная. По всем признакам, отправлять нас отсюда никуда не собираются. Впереди ночь. В газовую камеру, если бы был приказ, давно отвели бы. Незачем было бы ждать. От здешних заключенных строго изолировали… Думаю, что в душ все-таки пустят, но часа два еще поморозят. Пожарник не случайно обронил эти слова — «два часа». Это тоже расправа, и для многих, наверно, смертная — еще два часа простоять на морозе!

13

Но не через два часа, а всего через две минуты на правом фланге раздалась команда:

— AusziehenL Schnell!

— Раздеваться!.. Быстро! — перевел поднявшийся из подвала Макс Проске и прибавил от себя: — Баня. Дюш…

И, наклонив вперед жирное туловище и часто перебирая ногами в глянцево начищенных сапогах, заторопился на правый фланг.

И тотчас в той стороне послышались крики команд, тупые звуки ударов, звяканье банок и котелков, упавших на каменные плиты площадки.

— Всем раздеваться? — спросил Николай Трофимович, оглядываясь вокруг.

— Только самые крайние раздеваются,— сказал Верховский, который был на голову выше соседей.

— Вероятно, поведут не всех сразу, не вместе. Странно! — сказал Карбышев.

130

Из-за угла бани-прачечной появился один из эсэсовских унтеров в сопровождении заксенхаузеиского блокового.

— Bleibt stehen!1 — скомандовал бывший блоковой и далее объявил, что по техническим условиям в эту душевую смогут одновременно войти только пятьдесят заключенных, все остальные должны дисциплинированно дожидаться своей очереди; кто нарушит очередь — будет немедленно отправлен в крематорий.

— Verstanden? — спросил эсэсовец.

— Ферштанден… Поняли… Уразумели…— загудел строй в ответ.

— Странно! — повторил Карбышев.

Вразнобой топая колодками, обхватив грудь крест-накрест руками, к лестнице трусцой побежали люди в одном нижнем белье. Когда внизу за ними захлопнулась дверь, выпустившая клубок пара, Верховский сказал:

— Если через четверть часа не вернутся — зиачит, крышка… Всем крышка.

— И впрямь паникер,— сказал Николай Трофимович.— В газ-камеру так не водят. Понятно?

— А как?

— Нагишом. Чтобы одежду на себе не рвали, когда начнут задыхаться. Правильно я говорю? — блестя глазами, обратился Николай Трофимович к Карбышеву.

— И все-таки странно! — третий раз сказал Карбышев.

Строй затих. Одни и те же мысли тревожили людей. Куда

все-таки повели их товарищей? Что с ними будет? А значит, и со всеми остальными?.. Беспокойство возросло, когда пожарники подкатили тележку и приказали двум новичкам складывать в нее верхнюю одежду, котомки и котелки тех, кого увели в подвал… Куда повезут эти вещи? Зачем?

Карбышев подумал, что смелый человек — счастливый: умирает однажды. Потом сказал себе: пора примириться с мыслью, что казнь неизбежна. Знал: когда сам себе кладешь предел, исчезает страх и приходит то спокойствие, которое позволяет уйти из жизни достойно.

«Странно вот еще что,— размышлял Карбышев.— С годами привязанность к жизни, казалось бы, должна уменьшаться, а на самом деле усиливается. Что тут причиной? Семья, близкие? И это, наверно. Несомненно и то, что к старости воля, увы, ослабевает. Та высшая воля, которая не позволяла тому же капитану Рудневу кланяться неприятельским снарядам…»

Он прикрыл глаза, чтобы лучше припомнить с юных лет дорогое лицо.

1 .Не трогаться с места!

131

О, с каким восторгом он, двадцатитрехлетний подпоручик Дмитрий Карбышев, вглядывался впервые в фотографический портрет этого человека! Большой лоб, светлый, спокойный взгляд. И во всем облике явственная печать того, что называют «души величием». Карбышев долго носил с собой вырезанный из «Нивы» портрет героя, а его ответ на вызов командующего японской эскадрой и обращение к матросам «Варяга» знал наизусть: «Безусловно, мы идем на прорыв и вступим в бой с эскадрой, как бы она сильна ни была…» А подробности самого сражения? Ведь мог прорваться один сквозь вражеское кольцо, но не пожелал! «Я никогда не оставлю «Корейца» в бою. Или мы вместе уйдем, или оба погибнем…»