Избранное

Кажется, все было, как и в других лагерях. Заключенные — хефтлинги построены в десять шеренг. Перед строем прохаживаются блоковые. Ждут дежурного эсэсовца-блокфюрера. Знакомые немецкие команды: «Стоять смирно!», «Равняйсь!», «Глаза прямо!», «Шапки снять!».

Вот в разреженном воздухе гулко застучали железные каблуки блокфюрера. Старшина блока, вздернув подбородок, отдает рапорт. Видно, как эсэсовец не спеша идет вдоль строя (смотрит, к кому бы придраться).

Внезапно Карбышев поймал себя на том, что будто завидует стоящим в строю на аппельплаце.

«Я просто очень устал,— подумал он.— И потом, конечно же, тяготит неопределенность».

Снова застучали железные каблуки блокфюрера. Он направился к воротам, где за пюпитром возвышалась рослая фигура рапортфюрера. Короткие лающие слова доклада: «Блок шесть — триста хефтлингов, восемьдесят пожарников — налицо… Блок одиннадцать… пятьсот хефтлингов… налицо».— «Данке»,— зычно ответил рапортфюрер.

К воротам подходили все новые эсэсовцы-блокфюреры. До Карбышева долетали отдельные слова: «Блок два… сто —налицо… два… работе… Блок пятнадцать… налицо… шестьдесят… вечерняя смена… налицо… на работе…» — «Данке,— благодарил рапортфюрер.— Данке. Дайке…»

В общем, все шло, как всегда, как во Флоссенбурге, в Аушвице, в Заксенхаузене. Карбышев оглянулся и увидел, что Вер-

122

ховский и Николай Трофимович тоже пристально наблюдают за маутхаузенской поверкой. Губы Верховского сжаты в тонкую прямую линию, Николай Трофимович ссутулился и чуть сопит от напряжения.

Может, все еще обойдется?

К распахнутым воротам снаружи подошла очередная рабочая команда. Передние ряды колонны остановились, а задние продолжали топать: слышалась разнобойная дробь колодок. Чей-то могучий бас пропел:

— Штайнбрух… Две тысячи триста…

«Штайнбрух — каменоломня. Должно быть, основная команда… Скоро станет все ясно»,— подумал Карбышев.

Долго хлопали рядом колодки входящих. Наконец рапортфюрер сказал: «Штимт» — «Точно». И доложил лагерфюреру (краем глаза Карбышев видел узкий клин лица с черными сросшимися бровями), что все хефтлинги Маутхаузена, возвратившиеся в лагерь и работающие в вечернюю смену,— налицо.

— Данке,— сказал лагерфюрер.

Ворота затворились. Карбышев ощутил это спиной: перестало сквозить. Эсэсовское начальство скрылось в проходной. Несколько блокфюреров отправились на первый блок — вероятно, в лагерную канцелярию. Аппельплац как-то незаметно опустел. Ни души.

— Все? — спросил Николай Трофимович.

— Что — все? — не понял сперва Карбышев, но тут же догадался, что Николай Трофимович спрашивает про аппель. Че-го-то в самом деле не хватало. Но чего?

— Кончился аппель, я спрашиваю? — сказал, не скрывая тревоги, Николай Трофимович.

— Ужин получают,— ответил Верховский.

— А-а! — протянул неопределенно Николай Трофимович и быстро глянул на Карбышева.

— Конечно, только начали получать ужин,— спокойно сказал Карбышев.

11

Хотя сама процедура поверки, стандартная для всех концентрационных лагерей, нарушена здесь не была, Карбышев не мог не заметить, что кончилась поверка необычно. Сколько он помнил, нигде и никогда ие случалось так, чтобы сразу после аппеля все заключенные одновременно скрылись в бараках и никто не побежал бы по своим делам на соседний блок, к кухне или к ба-не-прачечной. Конечно, каждый прежде всего получал ужин: хлеб

123

с кружком эрзац-колбасы и эрзац-чай. Но ведь получить хлеб и чай было делом нескольких минут. Кроме того, привилегированные заключенные — блоковые, писари, капо, парикмахеры — за пайку свою, как правило, не тряслись, а, ценя время, немедленно после вечерней поверки выходили «на улицу» для всякого рода махинаций, именуемых на лагерном жаргоне словечком «органи-зирен».

Сейчас же не только аппельплац, но и проулки меж блоков были пусты. Такое могло иметь место лишь в двух случаях: или в Маутхаузене особый режим, запрещающий заключенным после работы выходить на «улицу» (что было маловероятно), или же всех заключенных сегодня специально загнали в бараки.

— Николай Трофимович, надо срочно узнать… Спросите у вашего пожарного, что, здесь всегда так после работы? — сказал Карбышев.

— Сейчас. Момент…

И Николай Трофимович торопливо, но с соблюдением обычных предосторожностей стал продвигаться туда, где, постукивая нога об ногу, прохаживался моложавый пожарник.

Команда «Ахтунг!» — «Внимание!» застала Николая Трофимовича на полпути. Он резко повернул обратно и получил оплеуху от заксенхаузенского блокового.

— Was los ist? 1 — вдруг бесстрастно раздалось в нескольких шагах от них.

— Мютцен аб! — скомандовал блоковой, сдернул шапку и, оттопырив локти, отрапортовал, что команда вновь прибывших выстроена и все налицо.

— Данке,— сказал оберштурмфюрер и продолжал по-немец-ки: — Ты немец? Профессиональный преступник? Был капо?

— Яволь, оберштурмфюрер! Последние два года я был старшиной блока на ревире в концентрационном лагере Ораниен-бург-Заксенхаузен.

— Ты выглядишь абсолютным идиотом, но, может быть, ты сумеешь ответить и на мой первый вопрос… Что случилось? За что ты ударил этого кретина?

— Он шнырял в строю, оберштурмфюрер.