Избранное

— Я брата его месяц назад на охоту подвез, а теперь беды не оберусь.

— Как же это?

— Подвез, а тот не вернулся с охоты. Вот уже два раза к прокурору вызывали.

Машина мчится в горы, а впереди вся тайга и все поселки, и от поселков люди с ружьями идут в тайгу.

МАЛИНОВЫЙ САЯН

Окно в сенях было выбито градом. Вдоль сеней висели на тонкой жердине веники. Веники были сухие. В окно с утра дул ветер и шумел вениками. Ваня сидел в комнате перед окном, поглядывая в долину и прислушиваясь через стену к шуму веников. Сегодня он был один. Начальник уехал в отпуск, а младший метеоролог Петька ушел с ружьем и удочками вниз к реке.

Веники шумели крупно, быстро, отчего казалось, будто кто-то едет на телеге по каменистой дороге. Но Ваня знал, что на много километров вокруг нет ни телег, ни дорог. Шум нравился Ване, по шуму он мог бы, не выходя из комнаты, давать сводки. Сегодняшний шум говорил о том, что сводки можно давать добрые, и далекие многолюдные аэродромы не будут томиться, пассажиры нервничать, а огромным белым моторам не придется помалкивать на площадках. Под такой шум Ваня часами мог полулежать на лавке перед окном, не то дремать, не то просто раздумывать, упершись локтями в подоконник, потирая рыжую небритую щетину, здесь и там насквозь пробитую сединой. И можно думать о Петьке, как он вернется перед заходом солнца с толстогубой краснощекой улыбочкой, по-взрослому вышагивая, чтобы подчеркнуть свою коренастость, потряхивая издали в воздухе мешком с шелковистым розовым хариусом.

Порой появлялся вдалеке самолет. Он шел неторопливо, как бы размышляя на ходу. Он шел осторожно, словно боялся сбиться с тропинки. Ваня поглядывал на самолет и говорил вслух: «Этот в Абакан». Потом проходил другой самолет. Такой же синеватый, осторожный, но в обратную сторону. Ваня поглядывал на него и тоже спокойно бурчал: «Этот в Кызыл».

Так время шло к вечеру. Перед вечером далекий простуженный голос раздавался в углу комнаты. Сквозь шипение и треск произносил голос короткие вопросительные слова. Ваня поднимался с лавки и выходил на площадку. Потом он возвращался и отвечал голосу. Так же хрипловато, строго Ваня произносил добрые слова. Теперь Ваня садился за стол есть из алюминиевой тарелки красноватую жирную медвежатину с картошкой. Медвежатина была холодная, разогревать ее Ване не хотелось. Он запивал медвежатину водой из граненого зеленого стакана. От воды пахло кедром.

Где-то очень далеко, в глубине неба, зарождался гром. Гром был продолжительный, настойчивый. Ваня тяжело клал на стол свою березовую ложку и выходил на крыльцо. На крыльце он стоял босой, в незаправленной рубахе. Далеко впереди звука шли над землей три белые поблескивающие точки. Они шли твердо, казались вбитыми в небо, и ясно было, что любая дорога в воздухе им не страшна. «Эти куда же? — напрягал Ваня морщины на лбу, некоторое время молчал и успокаивал себя. — Они знают куда». Он возвращался в избу к медвежатине и воде, пахнущей кедром. На ходу он замечал, что веники шумят иначе, мягче и шире.

Перед закатом солнце густо наливалось беспокойной желтизной. Солнце шло над огромной ступенчатой и каменистой горой. Гору здесь называли Саян. В это время на другом краю неба вываливалась из-за хребтов сивая туча с гладкими, словно зачесанными краями. Ветра от нее еще не было, но прохладой уже подавало. Ваня вставал и начинал ходить от стола до порога. Вскоре туча разлаписто входила в небо, обдавая тайгу холодом. Солнце багрово садилось за Саяном, и Саян начинал светиться по краям, словно плавился.

Из тучи медленно падал снег. Снег садился на деревья, камни, в траву. Снег был крупный и тихий. При свете заката он становился малиновым. Малиновая стена снегопада осторожно закрывала тайгу, долину за долиной. Крупные хлопья прилипали к стеклам, таяли, бежали вниз — красноватыми потеками. Снег падал все гуще и гуще, было слышно, как он шумит по стенам и по крыше.

Темнело. Ваня шел к приемнику, включал тихий желтый свет на его шкале и долго сидел, перечитывая светящиеся названия городов. Потом он трогал вертушку, и в комнату врывалось множество голосов. Первым приходил низкий тяжелый голос женщины. Она пела что-то печальное на незнакомом протяжном языке. Потом врывался злой, отрывистый голос, с металлическими словами, похожими на вопли военной команды. Ваня не понимал слов, но знал, что может говорить этот голос. Ваня быстро уничтожал его. И тут из быстрого осторожного пиликания где-то далеко запевал мальчик. Мальчик пел под музыку. И тоже слова были непонятными, но от них тянуло тропическим ранним утром, шорохом тяжелой тенистой листвы, неметенными улицами, гулом океана и свежими запашистыми газетами. Чернокожий мальчик шел и размахивал газетами над головой.