Избранное

— Клятву служить революции, значит, побоку?

— Из монахов, когда невмоготу, и то отпускают в мир, — сказал Шатрин. Голос у него усталый, надломленный. — Веришь, сплю час-полтора, просыпаюсь от стука топора, потный — мою виселицу возводят.

— Чую, угодишь на Пряжку, — рассердился Николай, — выкинь мусор из башки. Провала у нас ни с одним тайником не было. Живая стена товарищей тебя оберегает. Задержанный в Новой Деревне себя не назвал, никого не выдал.

— Хочу жить без веревки на шее.

— В приятели к соседу Ромке ладишь, он праведно живет: мастеру угодит, обедню в воскресенье не пропустит.

Шатрин весь затрясся.

— Каждый бы сотую часть моего сделал, давно была бы в России революция.

— На простых весах твои заслуги перед революцией, вижу, не взвесить, затребуем из лабаза десятичные, — с иронией заговорил Николай. Больно было терять близкого товарища, а к тому шло. — Нашел чем хвастаться. Ты-то дрыхнешь в постели, а сколько большевиков и сочувствующих нашему делу на каторге! Арсентия в кандалы заковали. Письмо недавно получил: об одном жалеет, что мало сделал для революции. У тебя другой счет — революция в долгу, с нее еще приходится Володьке Шатрину.

Тоскливым взглядом обвел Шатрин комнату. Николаю не по себе: прощается человек с его домом.

— Раз на одну половицу с Ромкой поставил, здесь мне больше не бывать, — сказал Шатрин.

Вся жизнь бок о бок у них шла. И вот трещина. Жалко Николаю приятеля, а язык больше не поворачивается ни возразить, ни успокоить. Уход из дружины — дезертирство. Знал ведь Шатрин, на что шел, на канате не тянули. Предупреждали: трудная жизнь в России у того, кто за свободу борется.

Молчание было для обоих тяжко. Шатрин одернул рубашку, перевязал шелковый пояс.

— Мне пора, не суди строго, спать ложусь, спички на табуретку кладу. — Шатрин подбоченился, потом вдруг обмяк и, кивнув, вышел из комнаты. Николай спохватился, когда он уже был за калиткой. Разошлись, толком не решили, что делать со складом: «С перепугу, верно, утопит винтовки, литературу». Николай догнал Шатрина у протоки.

— Боишься — сдавай склад, еще один тайник у себя устрою, только не рви с товарищами. — Николай делал последнюю попытку удержать Шатрина от страшного шага. — Обещаю скрыть твою слабость. Наде — и то слова не пророню.

— Помочь перенести винтовки? — отрешенно спросил Шатрин.

— Сколько винтовок на складе? — спросил Николай.

— Шесть.

— Обожди, жену кликну, в один заход унесем.

— И книжонки забирай, — напомнил Шатрин, — ночью едва не сжег, в печку сунул, спичку уже было чиркнул, одумался.

Четыре винтовки навесил на себя Николай, громоздкий брезентовый дождевик удачно скрывал. Две спрятала под пальто Надежда Кондратьевна. Брошюры рассовали по карманам.

В боевой технической группе были серьезно обеспокоены происшествием в сестрорецкой дружине. Хотя часто меняли пароль и явочные квартиры, но Шатрин знал слишком много. Трусость и предательство разделены весьма тонкой перегородкой.

На вызов в Петербург поехал Николай. В штабе дружины ожидали его до девяти вечера, разошлись подавленные. Не сиделось дома Анисимову, пришел на станцию.

На последнем поезде вернулся Николай. Спрыгнув с подножки вагона, он незаметно огляделся. На платформе были двое: выпивоха-приказчик из суровской лавки, дремавший на скамейке, и Анисимов.

— Притащился тебя встретить, — сказал Анисимов и понизил голос: — Тоска гложет, как там, не строго?

— Без лиха возвратился — и тому радуйся, — заговорил Николай. — Опасаются провалов, боятся лишиться перевалочного пункта. Сестрорецк — арсенал партии, и с Финляндией стенка в стенку живем. Эх, Володька, наделал переполоха, кто бы мог предполагать…

— Заступился, надеюсь? В голове винтик у Шатрина какой-то важный ослаб. Судить строго товарища нельзя… Больной, и очень, душой болен…

— Поручился, что Шатрин не предаст, всю ответственность на себя принял.

— В Питере как к этому отнеслись?

— Велели у себя в дружине решать.

— Коль твоего поручительства мало, считай и мое. Володька поработал на революцию. Добивать больного согласия не дам. Я и в большевики вступил потому, что это самая человечная партия.

У протоки Николай и Анисимов распрощались, еще не зная, что защищать Шатрина придется им из новгородской тюрьмы.

Ночью постучали в окно большой комнаты. Николай, не зажигая лампы, приоткрыл край занавески. Под окном стоял Андрей.

Впустив его в дом, Николай засуетился возле самовара.

— Чаю в Петербурге напьемся, — отказался Андрей. — В Новгороде шум: сбежали ссыльные оружейники.

— Растрезвонила старушенция, крепкого я дал маху, прав был Поваляев — предостерегал, — с досадой сказал Николай.

В лампе вспыхнуло пламя, закоптило узкий верх пузатого стекла. Андрей оказался проворнее хозяина, убавил фитиль.

— И как она догадалась, что не в монастыри мы спешили? — сетовал Николай.

— Кто-то из ваших богатеев накатал в жандармское. Анисимова засекли на кладбище.

— Вот сволочи, — обозлился Николай.

— Сволочи, — поддакнул Андрей. — Полицейское колесо раскручено, розыск объявлен, возвращайтесь в Новгород.