Избранное

— Володя глубоко убежден, — тараторил Белоцерковец, — что спасти Россию может лишь бомба, убийство царя. Ему объясняют, что вместо ходынского царя трон займет следующий. А он — только свое.

— Что же, едем, — согласился Шура. — А что предложим бомбометателю вместо Сибири?

— Я ему до умопомрачения нахваливаю путейский. Но думаю, Володьке неплохо бы и сюда. Из Петербургского университета вышло немало бунтарей. А у Володьки дух самый что ни на есть бунтарский.

— Каждый честный и думающий человек в России сейчас непременно бунтарь, — задумчиво ответил Шура. — Жаль лишь, что Володьке по духу ближе анархисты. Вряд ли нужно взваливать всю вину за происходящее в России на одного царя. Наш самодержец — пешка, вставленная в позолоченную императорскую рамку, не больше. Самодержавие — вот кто враг России.

— О-о-о! — протянул Белоцерковец. — Прогулялся разок по университетскому коридору и уже вон какими масштабами мыслишь.

Они спустились по лестнице, миновали вестибюль и вышли на набережную. Нева сверкала под сентябрьским солнцем. Деревья на противоположном берегу казались золочеными.

— Баста, — сказал Шура, когда приятели свернули к наплавному мосту через Неву. — Хватит про это. Как дела-то твои, нашел ли ту фею с маскарада?

Подшучивая, вспоминая веселые проделки в гимназии, вышли на кольцо конки у Александровского сада. На империале проезд дешевле, дышится хорошо и всего насмотришься, но Белоцерковец направился в салон. И покатился, звеня и поскрипывая, старый вагон.

Отец Володи Наумова увидел приятелей сына из окна; выскочив на улицу без фуражки, провел их в дом. Выставил на стол вазу с грушами и сельтерскую воду, заговорил тихим, больным голосом:

— Не в своем уме Володя, лишился рассудка, стихи ужасные сочиняет. На виселицу его отправят или в крепости сгноят. Пробовал его усовестить, умолял: пожалеть хоть нас, родителей. Ведь выгонят меня со службы и пенсии не положат.

Володин отец налил сельтерской, отхлебнул, прокручивая в ладонях бокал, продолжал:

— Бога молим, чтобы влюбился. Я ведь при дворце служу, столько красоток у нас. Сегодня вот утром племянница главного садовника позвала его играть в лаун-теннис — отказался. А спустя полчаса сорвался, ушел на лодке в залив. Помогите, век не забуду, отвлеките вы дурня. Далась ему эта революция. Мир так устроен: одни богатые, другие бедные. Одни счастливы, другие несчастливы. У бога и то нет сил переделать мир.

До темноты Шура и Белоцерковец просидели на причале, но так и не дождались Володю. После узнали, что он заночевал у знакомых в Мартышкине.

А спустя две недели Шура получил письмо из Сибири.

«Плыву по Тоболу, — писал Володя Наумов. — Мне повезло — дешево устроился на хлебную баржу. Шкипер — политический, выслан из Петербурга за участие в забастовке на Невской бумагопрядильной фабрике».

2

После завтрака Михаил Александрович Игнатьев не спешил на службу. Хотел разузнать, какие снова у Шуры, у старшего сына, затруднения. Молчалив стал последнее время, замкнут. Карманные деньги взял на неделю раньше, и тех не хватило. Вчера Миша натаскал ему из своей глиняной копилки рубль серебром и медью.

Считай, совсем взрослый человек Саша! Университет кончает, и все несет его куда-то не туда. И куда же его вынесет, сына, что с ним станет?

Английские старинные часы в высоком футляре хрипло прожужжали, затем пробили три четверти десятого. Все домашние разошлись. Постучавшись, Михаил Александрович открыл дверь в комнату сына. Шура стоял у окна.

— Чем младшего брата грабить, — посмеиваясь, начал Михаил Александрович, — взял бы лучше у меня, у денежного туза.

— Спасибо, папа, — ответил Шура. — Мне пока не нужно, скоро за уроки получу. А у Миши я в долг взял.

— Опять репетитором устроился? — встревожился Михаил Александрович. — Это ведь будет мешать твоим занятиям в университете — вновь пропуски, отсрочки. Смотри-ка, вон твой Белоцерковец уже без пяти минут инженер-путеец.

Шура понимал тревоги отца. Да, редко студент Игнатьев стал появляться на лекциях. К экзаменам готовился по ночам, часто и внезапно куда-то уезжал, возвращался домой без сил. Михаил Александрович догадывался о причине частых отлучек сына. В Петербурге прошли аресты, оставшиеся на свободе социал-демократы и сочувствующие революции работали за троих — пятерых.

— Ничего, выкарабкаемся, — пообещал Шура. — Университет я все равно закончу. Это я тебе обещаю, отец.

— Обносился ты, как я погляжу, — сказал Михаил Александрович, вынимая из бумажника тридцать пять рублей.

Шура заколебался.

— Обойдусь до репетиторских.

— Умоляю, не позорь мои седины, — пошутил Михаил Александрович и деловито посоветовал: — Купи готовый на каждый день. У портного-немца на Загородном, недалеко от Пяти углов, выставлен в витрине шевиотовый костюм твоего размера, очень даже приличный…