Избранное

— Послушай, — начал он, — я тоже не мог снять маску, а все-таки рискнул. Когда я вошел в зал, ко мне бросился патруль с криком «Снять маску!». Я объяснил, что не могу, нет у меня маски. Они рванули на мне рубашку, чтобы взглянуть на мое левое плечо, а потом стали толкать меня, перебрасывая от одного к другому и крича: «Фабричная марка! Где твоя фабричная марка?» Я ответил, что у меня ее никогда не было, а они принялись насмехаться надо мной и обзывать незаконнорожденным. Так и выгнали меня с этого бала. Но я и без них знаю, что родился не на фабрике, у меня была мать.

— А что такое «мать»? — сквозь слезы спросила девушка.

— Как бы тебе объяснить… Мать — это вроде как фабрика, только она выполняет свою работу дома. А ведь я вижу по тебе, ты тоже родилась от матери. Когда я был маленький, я очень гордился, что я не такой, как все, но окружающие сторонились меня и презирали. Тогда я сбежал от матери. После этого мне жилось спокойнее, а теперь вот снова то же самое.

Девушка глубоко вздохнула вместе с ним, и ее мягкая ручка легла на левое плечо юноши.

Пролетела ночь. И как же они благодарили судьбу за то, что не были искусственными существами, выпущенными на фабрике.

Амстердам

Перевод А. Орлова.

Каждый амстердамец знает Дом Четырех Братьев на углу Херенхрахт и Лейдсехрахт и наверняка с восхищением разглядывал цветную композицию — четверку братьев на рослом коне.

Красивый фронтон — напоминание о захватывающей истории — так сильно приковывает к себе внимание большинства людей, что, проходя мимо двух соседних домов, они едва успевают опомниться. А жаль, ведь эти дома относятся к числу самых достопримечательных зданий нашего города, и с ними связана не менее захватывающая, я бы даже сказал, более поучительная для амстердамцев повесть, чем история о четырех братьях.

Эти дома — близнецы, и денег на их постройку явно не пожалели.

Об этом говорит и широта замысла, и роскошные орнаменты из лепных цветов и фруктов, наконец, достаточно упомянуть имя Юстуса Винкбонса,[101] того самого, что построил для стальных королей XVII века братьев Трип величественное здание на Кловенирсбюрхвал, которое прежде вполне заслуженно называли дворцом.

Наверху, стоя в висячем саду, приветствуют друг друга поклоном две юные пары, по одной на каждом доме.

Справа от конька крыш — женщины в атласе и шелках, слева — мужчины в сукне и кружевах.

Не боги и не богини, не символы торговли или мореплавания, а скульптурные портреты молодых людей, для которых были построены эти дома и которые поселились здесь в 1670 году.

Хотя сами скульптуры не символы, вовсе без символики в те времена еще не обходились. Брачные узы изображал протянутый между мужем и женой канат, высеченный из камня. Это единственная прямая и строгая линия средь пышных орнаментов.

Но у одной пары, той, что на доме номер 392, канат позднее удалили зубилом и в руках ничего теперь нет. Их жесты наводят теперь на мысль о том, что эти двое либо стремятся соединить себя узами, либо презрительно отбросили их прочь, что уз еще нет или уже нет. Учитывая разрушительное действие трех столетий, солнца и дождя, можно с равной вероятностью утверждать и то и другое.

А вот вам повесть о чете, уже не связанной канатом. История о том, как красота Амстердама разрушила семью.

Говорят, жизнь человека становится порой средоточием счастья. Куда бы ни бросил он взгляд: в прошлое, настоящее или будущее — повсюду встречает его яркий луч света. Он укрыт в замке благополучия, и ничто ему не грозит. Это ощущение на редкость коварно, ибо человек начинает считать свою особу бриллиантом, а окружающий мир — лишь оправой.

Был такой период и в жизни Элеоноры ван Расфелт.

Куда ни посмотрит: вперед, назад или по сторонам — нигде не попадалось ей ни облачка, ни пятнышка.

Она росла далеко от города, среди цветущих растений, короче говоря, среди зелени, под голубым простором небес, а в плохую погоду укрывалась в родительском доме — наполовину средневековом замке, наполовину дворце с большим парком.