Избранное

Она неохотно доверила мне ребенка. Я зацепил пеленку за крючок, а она подставила под ребенка растопыренные руки. Тут же под лампой я определил, что наш новорожденный весит пять фунтов две унции. Маловато, слишком уж велик был живот матери для такой крохи.

— Как бы он не замерз, — бросил я сестре, которая все качала и баюкала ребенка на руках. После моего напоминания она положила его рядом с роженицей. Та с трудом отодвинулась, освобождая подле себя нагретое место.

С утомленной улыбкой мать смотрела на малыша, взгляд ее говорил: «Здравствуй, вот и ты здесь».

В этот миг у нее опять начались схватки. Я приподнял одеяло, чтобы еще раз осмотреть пациентку, и, приложив к ее животу стетоскоп, услыхал быстрое биение еще одного крохотного сердца. Сомнений нет, у нее двойня.

— А ведь мы не закончили, мамаша, — сказал я, отбрасывая одеяла, — у нас тут еще один.

За годы врачебной практики мне уже доводилось сталкиваться с подобными случаями. Могу сказать по опыту, что всякий раз, объявляя обессиленной женщине о двойне, я чувствовал себя прямо-таки ангелом благовещения. И, в полной мере сознавая ответственность своей ангельской миссии, искал в лице матери отклик на это известие. Лица простых женщин озарялись, бывало, тем чистым внутренним светом, который художники писали на ликах девы Марии. Я видел, как первая радость и счастливое ожидание сменялись боязнью двойных забот, которые лягут на плечи женщины, тревогой за судьбу, уготованную нежданному ребенку. В какой-то момент явственно проступало опасение, что он будет вечно обделен при скудном семейном достатке. А потом всегда какая-то исконно женская покорность судьбе, безоговорочная готовность принять все, что она несет с собой.

Вот и теперь выражение счастья на лице матери мало-помалу уступило место озабоченности. Я следил за ее взглядом, перебегающим с ветхой крыши на дерновые стены землянки. Наконец от радости не осталось и следа — она рывком отвернулась к стене и, прижав к себе младенца, заплакала. Но плакала она недолго. По щекам ее скатилось несколько слезинок: наверняка радостных было только две, а остальные грустные.

Тут я впервые внимательно посмотрел на другую женщину. От меня не ускользнуло ее волнение, и по тому, как судорожно она вцепилась в край стола, я понял, что в душе ее происходит не меньшее смятение, чем у самой роженицы.

Но вот она взяла себя в руки, оставила в покое доску стола и, шагнув к постели, значительным жестом указала на сестрин живот.

— Ну уж этот будет мой.

До сих пор происходящее напоминало сцену благовещения из Нового завета, теперь же на ум пришел Ветхий завет. В убогой землянке чувствовалось незримое присутствие Яхве, хранителя семейного очага, радеющего о том, чтобы каждая женщина получила не только мужа, но и дитя.

Подбоченясь, она стояла в ожидании ответа.

В краткие перерывы между схватками измученной матери пришлось выбирать между двумя малышами. Она перестала прикидывать, кому из двоих детей перепадет больше от семейного котла. Я читал в ее лице, как в книге всех времен. На нем отражалась мучительная внутренняя борьба. Глубина чувств одухотворяла его. Снова и снова она мысленно сравнивала, каково будет ребенку в ее многодетной семье и намного ли лучше в той, другой. Каждый новый приступ боли стирал все, что было в сознании, и все же в промежутках она принималась вновь обдумывать судьбу ребенка.

И вот прозвучал ответ, пожалуй, единственно разумный в этой необычной ситуации:

— Пускай Вилли скажет.

Ее не удивляло, по всей видимости, что кто-то уже считает своей собственностью плод, еще не извлеченный из ее чрева.

Не теряя ни секунды, сестра ее кинулась к выходу и выбралась наружу. Я услышал возглас:

— Виллем, Виллем!

Мужчина находился поблизости, так как между ними тут же завязался оживленный, но неразборчивый разговор.

Вскоре она снова спустилась к нам и прямо с порога торжествующе объявила:

— Ему без разницы!

Преодолевая последние колебания, мать со вздохом произнесла:

— Ну раз так, и я не против.

А для ее сестры уже настала новая пора. В один миг она преобразилась: разгладила фартук, вытерла нос, собрала разлетающиеся во все стороны волосы в две большие пряди и закрутила их узлом на затылке. Она полезла в ящик взглянуть, не найдется ли там еще тряпок, и все это время успевала пристально следить за тем, что делал я, помогая появлению на свет второго младенца. Еще ни одна сиделка, ни одна акушерка в моей практике не наблюдала так внимательно за каждым моим движением, не ловила с такой готовностью каждое мое слово, как обитательница этой норы.

Тут она кое-что сообразила.

— Доктор, а как же записать-то его?

— Не знаю, — уклончиво ответил я.

Она продолжала чуть ли не заговорщическим тоном:

— Может, вы и у меня приняли нынче ребенка? Ведь люди знать не знают, кто в нашей глухомани живет.

Я посмеялся, но не стал говорить ей, что тем самым она толкает меня на путь преступления: должностной подлог, до пяти лет тюрьмы.