Избранное

Палермо — столица Сицилии, в нем четыреста тысяч жителей. В городе две главные улицы, пересекающие друг друга под прямым углом, а всю остальную площадь занимают кварталы бедноты. Мне рассказывали, что сицилианцы из-за своих нефашистских и сепаратистских настроений обойдены благами нового режима; дуче даже ни разу не посетил остров. Как бы то ни было, но слабоумие и идиотия, грязь и уродство нигде не чувствуют себя так вольготно, как в Сицилии; тут ей уступает даже Неаполь.

У нас «мыть» означает одно: привести то, что запачкалось, в соответствие со всем прочим; здесь же это означает — как исключение поднять некий предмет до состояния чистоты.

В доме, где я остановился, царил дикий тарарам; я пробыл там три дня, и каждое утро меня будила дикая сумятица звуков: гам, визг, вой, брань, вопли, топот и удары вперемешку со взрывами издевательского хохота. Флорентиец Данте, изгнанником объехавший Италию, по всей вероятности, свои видения адского хаоса списал с натуры в Сицилии.

Наблюдать эту бурю в семейном кругу длительное время пансионеру мало радости, но зато, к счастью, почти ни у кого здесь еще нет радио.

После прибытия в Палермо я видел первые дни в гавани две голландские субмарины, делающие здесь стоянку по пути в Индию;[55] когда я осматривал Капелла Реале, незабываемый зал в мавританско-готическом стиле, своды которого привели мне на память золотой грот из сказок «Тысячи и одной ночи», туда же заглянули и наши морячки.

Часа через два я стоял в раздумье перед красотой того же стиля, но теперь в монастырском саду, когда появились еще двое, мужчина и дама, принявшиеся друг друга по очереди фотографировать. «Ты не могла бы стать немножко левее?» — прозвучало вдруг на чистом нидерландском. Чуть позже на центральной улице мне попалась навстречу блондинка, девушка северного типа. «Servus!»[56] — приветствовал я ее. Она улыбнулась и ответила: «Servus!» Мы разговорились, и немного погодя она спросила: «А вы тоже голландец?» После обеда я не стад работать, и мы вместе поднялись на Монте-Пеллегрино. Она оказалась художницей, писала здесь этюды, а Монте-Пеллегрино словно создан для художников, такие с него открываются виды. У Гёте и Зейме[57] есть описания этой горы, но вы уже, наверное, заметили, что я никогда не цитирую чужих описаний.

Каждый писатель должен постоянно себя спрашивать: если бы я был не писателем, а читателем, что бы я тогда стал читать и какое именно воздействие от чтения хотел бы я испытать? Стало быть, писатель должен вначале представить себе идеального читателя и затем писать по его мерке свои книги, питая надежду, что его идеал существует во плоти хотя бы в одном или нескольких экземплярах либо по прошествии лет кто-нибудь врастет в этот идеал. Если мне жаловались, что выглядят на портрете старше своих лет, я часто отвечал так: «Вы в него еще врастете, сохраните его только получше».

Когда мы спустились в город, уже стемнело. Я был так рад наконец-то снова поболтать о всякой всячине с голландской девушкой, что красоты горного и морского пейзажа во время прогулок от меня просто ускользнули. В заключение мы поужинали в маленькой таверне макаронами с сицилианским вином. Вино это содержит до двадцати процентов алкоголя, и когда выпьешь пол-литра, то чувствуешь себя добрым и благородным человеком. А в голове один за другим неожиданно для тебя открываются целые ландшафты мысли.

На следующее утро мы вместе совершили паломничество в Монреале — в собор и прилегающий к нему монастырь. Не считая тех минут, когда видишь все эти красоты своими глазами, ходишь среди них, трудно поверить, что они существуют на свете. Память об этом остается как настоящий сон.

Пока девушка сидела и писала кактусы, я часами бродил как сомнамбула, попутно счастливый еще и тем, что, очевидно, и в самом деле возможно закреплять благороднейшее в культуре. Тут же лежали руины средневекового королевского дворца, через него по мраморному желобу течет чистая вода. Ручей как элемент интерьера, постоянно меняющееся население из диких рыбок у вас в доме. Не удивительно, что императоры Священной Римской империи, которым во вкусе не откажешь, предпочитали жить здесь, а не в своих угрюмых замках, пропахших пивом.

В тот вечер мы ужинали у graue Schwestern,[58] монастыри которых разбросаны по всему Востоку и всегда отличались гостеприимством. В монастырском саду мы долго гуляли, беседуя друг с другом, потому что знали, что никогда больше не увидимся, а в такие минуты можно говорить начистоту.

Из Палермо я направился в Партинико. Леса в этой местности нет, все горные склоны возделаны. Около полудня нагнал я двоих парней в красных фесках. Они оказались швейцарцами, прошли через всю Малую Азию и некоторое время работали в Константинополе и Смирне мастерами по изготовлению замков. Они рассказывали мне, что в Турции тоже происходит сращение правительственного аппарата с техническим. Может быть, такова общая линия развития? Не следует ли рассматривать организацию техники частными лицами в прошлом веке как переходную стадию, как детство индустрии?