Избранное

Во время своего водного путешествия, перетаскивая свою плоскодонку по суше, Балаян повредил себе мышцы на правой руке. Приехав в Ереван, он пошел в больницу, показал руку. Балаяна уложили, требовалось долгое лечение. Но Зорий потребовал, чтобы операцию произвели немедленно: через месяц его команда продолжит свой путь и к этому времени рана должна зажить.

Хирурги были уверены, что за месяц рука не заживет. Они не разделяли оптимистических взглядов Балаяна на этот счет, но операцию провели. Со всей больницы сбежались врачи: шла операция, сшивали без наркоза порванные мышцы, а больной пел. Операция продолжалась два часа, и все два часа Зорий пел и пел. И ни разу голос его не дрогнул. Не осекся.

Но удивительнее другое — в срок, назначенный Балаяном, рана зажила! Зорий поспешил в Одессу, где ждали его камчатские друзья — Анатолий Сальников и Анатолий Гаврилин. Отсюда они должны были продолжить прерванный зимой маршрут…

По радиостанции «Маяк» из Москвы передается иногда шуточная песня о камчатских моряках-землепроходцах:

«Мы, не зная броду, лезем в воду
И боимся только комаров…»

Текст этой песни написал Балаян.

«Газик», задыхаясь, фыркая и грохоча, то, преодолевая немыслимые подъемы, как бы ввинчивался в небо, то по тем же охотничьим тропам спускался в узкие расщелины гор, охваченные начавшимся пожаром осени. Справа, слева от нас мелькали прильнувшие к склонам, отягощенные плодами гранат и грецкий орех, от которого еще трудно отделялась кожура и при попытке полакомиться молочным ядрышком немилосердно пачкаются руки — их потом водой не отмоешь — его время еще не пришло, как не пришло время и граната, который по-своему мстит: если ненароком попробуешь — сейчас же набьешь оскомину… И памятники старины, дары духовного богатства предков, которых в Карабахе великое множество: хачкары — камни-кресты с ажурной резьбой, циклопические крепости, о которые ломали себе зубы самые отпетые завоеватели, башни и постоялые дворы.

В одном селе, закинутом высоко, Зорий в начавшей желтеть кроне мощного тутового дерева углядел две ягодки и, забравшись на ветку, сорвал их. Прежде чем отправить сморщившиеся, почти сухие ягоды в рот, сказал, лукаво скосив свои узкие, насмешливые глаза на меня:

— Здравствуй, шах-тута Леонидовна. Вот и ты дождалась меня!

Так назвал шах-туту в шутку первый секретарь Мардакертского района Бадунц, и Зорий счел нужным поддеть меня этой шуткой.

Я заметил: шутки шутить — это, как говорят, вторая натура Балаяна. И я не удивился, когда через день-другой дворовые дети, дирижируемые самим Зорием, хором запели под моим окном: «Инкер мер Гурунц, кепт унцаунц» — шуточный стих, посвященный мне. Его сочинил Зорий тут же, не отходя, как говорится, от кассы.

И надо полагать, это у него возрастное.

Возраст у меня, увы, не тот. Зорий мне бы в сыны годился, но и я в долгу не остался. Выслушав шуточную песню о себе и о туте, с большим опозданием нашелся чем отплатить.

— Зато не боимся комаров, — выдал я, довольный своей находкой.

Но я заметил: мой землепроходец, любящий шутки, сейчас же преображался, становился совсем другим, когда мы оказывались у памятников, какого-либо сооружения, доставшегося нам из прошлого. И чем старше была постройка, тем внимательнее и серьезнее он становился.

— Что это, Зорий, потянуло тебя к монастырям? — пошутил я. — Уж не собираешься ли ты постричься в монахи?

Зорий не сразу отозвался. Против обыкновения, он был очень серьезен.

— В монахи я не постригусь, не та квалификация, но прописать моих карабахцев на своей земле силенки хватит.

Я знал, чем озабочен Зорий, о какой прописке идет речь. Кто-то из недоумков от науки черным по белому написал о нас как о кочевниках, которых приютили здесь по доброте.

— И ты собираешься этого недоумка уму-разуму учить?

— Хотя бы считать памятники.

— Напрасный труд. На территории Карабаха более трех тысяч памятников, построенных в разные эпохи. Некоторые из них начисляют 4—6-тысячелетнюю давность. Что твой писака с этим может поделать? Кто вообще в силах отменить эту прописку? Оставь, Зорий. Побереги нервы. Они тебе еще пригодятся в твоем путешествии в самую Америку…

— И все-таки, — продолжал кипятиться Балаян. — Я ему, этому прохвосту, дам прикурить. Он у меня забудет пути-дороги в Карабах…

После того, как мы расстались с Балаяном в Карабахе, он писал мне: «А я уже дома. На самом краю географической карты. Кажется порой, что дунешь, и я свалюсь за край карты… А помнишь песню, которую спели нам в моем Агорти:[94] «Ахчи, Гурум, Гурымы мерал а…»? Я всегда пою эту песню корякам, и они смеются. Они думают, что я исполняю гимн Армянской ССР»…

В этом же письме:

«Готовлюсь на Чукотку. Морозец там отменный, по ночам до минус 60°. А так хочется на Аляску. Но русские цари продали ее. А очень хотелось бы…»

Видите ли, этому карабахцу все мало. Ему бы еще раздвинуть рамки нашей необъятной земли. Неуемный мои Зорий!

У нас в горах говорят: «Из кувшина может вытечь то, что в него налито». Из кувшина Зория Балаяна льется доброе вино.