Избранное

Джангиров — заядлый остряк, но на этот раз он, кажется, не шутил.

— Он все лето проводит в садах, — продолжал Багиш. — Шелководам к нему дорога заказана.

Для ясности скажем: туте угрожают не только бульдозеры, ее еще притесняет шелкопряд. Облшелк, предлагая колхозам планы выращивания коконов, не принимает во внимание простейшую вещь: а хватит ли корма? Полагается кормить шелкопряда листьями бесплодных тутовых деревьев. Но таких деревьев не хватает, чтобы вырастить столько коконов, сколько требуется по завышенному плану. И коконы потихоньку уничтожают плодовые деревья, дающие обильный урожай прекрасной ягоды.

Я все-таки решил, что Джангиров не шутит. Ну, что может сделать старик, пусть он дважды рыцарь, если туту сводят открыто, с благословения областного начальства?

Через полчаса машина уже волокла вас по разбитой горной дороге, полыхавшей зноем. Был разгар тутового сезона. По дороге попадались тутовые сады, вернее, их остатки. Деревья посохли от частой обрубки ветвей. В голых стволах, лишенных пышной развесистой кроны, трудно было признать великанов, которыми я любовался, когда они стояли в полном, наряде, не искалеченные топором?

Джангиров, видно, не без умысла возил меня по местам, где тутовые сады особенно пострадали. Я ведь не новичок, здесь. Я хорошо знаю эти места. Нинги, Спитакшен, Мушкапат. В этих селах тутовые насаждения погублены начисто.

Разгулявшемуся топору, к счастью, не всюду зеленая улица. Я могу назвать колхозы, где ему преградили путь. Это — Чартар, Сос, Гергер. Еще и еще.

Но не утешайте себя, друзья: наше чудо-дерево, шах-тута в опасности. В опасности и наши родники, которым тута не дает иссякнуть. Надо остановить руку, вооруженную топором…

Мне могут возразить: после выступлений печати в защиту туты, наверное, ведь приняты какие-то меры?

Нет, шах-туту по-прежнему в. Карабахе сводят безнаказанно. Правда, не в таких масштабах, как прежде. Ушли бульдозеры, выкорчевывавшие громадные деревья, снят запрет собирать урожаи. А то ведь решили, таким способом бороться с самогоноварением. Но звенит в садах топор, рубит ветви туты для кормления шелковичного червя.

Крестьяне Карабаха всегда занимались шелководством, и, хотя оно играло большую роль в экономике этого горного края, шелководы почти никогда не использовали листья шах-туты для кормления червей.

Характерно: в планах, поступающих из областных управлений, в районы, в колхозы, нет ни одного слова о шах-туте. Словно план составлен не для Карабаха, где так много тутовых садов, а для какого-нибудь, сибирского колхоза.

Колхозы, конечно, выполняют в первую, очередь, задания по плановым культурам, а внеплановая тута, оставленная на свободное время, ждет своего, часа, пока дойдут до нее руки. И, как правило, руки не доходят. Следует ли после этого удивляться, что в отдельных колхозах нет-нет да и срубят здоровую шах-туту на дрова.

Джангиров то и дело останавливал машину, показывая мне родники, то высохшие, то обмелевшие. Более пятидесяти карабахских родников иссякло. Тутовые деревья от частых рубок хиреют, высыхают, обнажают каменистую землю, а обнаженная земля, лишенная тени, не дает воды.

Я слушал Джангирова и думал о том, что никакого рыцаря, защитника туты, мы тут не встретим.

И вдруг за поворотом дороги открылась пленительная зелень садов. Была пора сбора туты. Вот она, наша шах-тута с морщинистой корой на толстом стволе! Ветки пригнуты к земле. Белые ожерелья ягод тянутся вниз. Милая, близкая сердцу картина!

Ухоженный, защищенный оградой сад возник после искалеченных деревьев так неожиданно, что я невольно залюбовался им.

Машина остановилась.

— Гайк-даи! — открыв дверцу, крикнул Джангиров.

— Эй! — отозвалось из глубины сада.

— Иди, открывай калитку. Принимай гостей.

Тутовые сады вообще не охраняются. Но этот сад, видно, охранялся надежно, он был огорожен колючим кустарником.

А вот и Гайк-даи, которого окликнул Джангиров. Пробирается по саду, настороженно вглядываясь в нашу машину. Он очень стар, опирается на длинную толстую палку.

Хотя Гайк-даи, видимо, сразу узнал моего спутника, но все же спросил:

— Кто такие? Откуда прибыли? Для какой надобности нужен вам старый Гайк-даи?

— Открой калитку, все узнаешь. Плохого человека я не приведу.

Не сводя с нас настороженного взгляда, старик освободил проход от колючек.

— Если добрые люди, входите! Мой дом — ваш дом! — и несколько торжественно представился: — Даниелян Гайк Петрович, рождения тысяча восемьсот семьдесят четвертого года, шестнадцатого мая. А это, — он кивнул на миловидную девушку, читавшую книгу, — моя внучка. Из Баку, в институте учится.

Предложив нам отдохнуть с дороги и отведать туты, он начал разговор издалека. Рассказал, сколько в саду было деревьев, сколько осталось, сколько лет каждому дереву. Я узнал, что многие деревья намного старше самого Гайка, посажены еще его отцом или дедом.