Мы дубки. Мы потомки старого дуба. Нам недостает житейской мудрости старших, но и трезвая мужская зрелость завидует юности.
Мы помним залп «Авроры», помним трактор, впервые взбороздивший нашу землю. Мы молоды. У нас хороший слух и зоркие глаза. Мы слышим и видим такое, чего наш престарелый отец не может ни видеть, ни услышать.
Мы дубки. Мы потомки старого дуба. Нам недостает житейской мудрости старших, но и трезвая мужская зрелость завидует юности.
Ты ждешь ее, эту единственную в мире полюбившуюся тебе песню, а она приходит все равно неожиданно. И всегда для тебя нова.
Соловьиный хор уникален: то, что соловей поет сегодня, он уже не повторяет никогда.
Я зачарованно прислушиваюсь. Не хор, а гимн неистовой любви к жизни, исступленной страсти — гимн траве, солнцу, весне, и вместе с тем благородной ненависти к тем, кто мешает жить, кто пока перевертыш.
Я стараюсь, пока дневной свет не весь погас, разглядеть хоть одного из певчих. Но разглядеть соловья не так легко. Он не любит выставляться, мозолить глаза. Предпочитает оставаться в неизвестности.
Скройся из глаз, милая птица. Я не хочу, чтобы тебя видели. Не хочу, чтобы тебя назвали богом. Чтобы сама себе ты казалась богом. Если ты даже бог!
Блеск молнии осветил дерево. Четко обрисован каждый лист, ясно видна каждая морщинка на коре.
Минутой раньше не было ни дерева, ни морщин на коре. Ночная мгла поглощала все вокруг.
Был у меня друг, ничем не примечательный. Даже в доме, где он жил, не все знали его: тихий такой, в тени. Но ударил час — он открылся перед всеми, как то дерево в блеске молнии.
Вода бежала, спотыкалась о камни, бессильно падала в пропасть, выкарабкивалась и снова бежала, маленький горный ручей, каждой каплей стремясь к океану.
Я спросил у ручья: «Как дойти мне до океана, не потеряться в пути?»
Ручей захлебнулся в узкой гранитной расщелине, вышел из камней, сказал:
— Ступай за мной! Только помни: путь мой дальний и нелегкий, не на веселую прогулку я тебя зову.
Яркий камешек на дне озера сверкает и переливается солнечными красками. Но попробуй вынь камешек из воды, и он мгновенно меркнет.
Вот он лежит на моей ладони, сухой и тусклый. Я бросаю камешек на дно озера, и солнце тотчас же возвращает ему все краски.
Мы все красивы в родной среде.
Царица цветов, роза, не терпит близкого соседства и, встретившись в вазе с хрупкой резедой, немедленно убивает ее. Белоснежный ландыш не терпит весенние цветы. Гвоздика и роза, оказавшись рядом, изводят друг друга ненужной борьбой, и обе, обессилев, перестают пахнуть.
Но есть маленький, невзрачный, неказистый цветок, фиалка, которая не отравляется и не отравляет никого…
А каково тем цветам, которые, не трогая других, сами не защищены от ядовитого соседа?
Крохотный, от рождения не особо яркий цветок. Кто на лугу в пору цветения обратит на него внимание? Но придите на этот луг поздней осенью или даже зимою и попробуйте найти след от тех броских, немыслимо красивых цветов, которые затмевали бессмертник. Их словно не было. Будто не они полыхали белыми, синими, желтыми, разноцветными головками, радуя глаз.
А бессмертник стоит все такой же, какой был: крохотный, неяркий, желтый. И аромат у него, как и летом, медовый, сильный.
Он не был бюрократом, к нему попал я по первому звонку. Выслушав, он отечески погладил меня по голове.
— Выбьешься… молодой еще.
Ему бы нажать кнопку… Но он не пошевелил и пальцем. Скрипнула дверь кабинета — мой благодетель, забыв обо мне, поднялся навстречу новому посетителю: он ведь не бюрократ, к нему можно попасть по первому звонку.
Я выбился… Только голова, которой некогда коснулась холодная рука, теперь седая.
Одному крестьянину отняли больную руку, и он стойко перенес боль. Но вот та же участь постигла его соседа. Крестьянин, увидев его, по-бабьи заплакал.
Его спросили:
— Чего ты плачешь? Когда тебе самому отрезали руку, ты не издал ни одного вздоха.
— Оттого и плачу, — ответил тот, — что я сам испытал эту потерю, и мне лучше знать, какая это мука.
Попробуйте оголить лес в начале мая, когда он цветет в полную силу. А между тем, чтобы дерево сбросило листву, требуется всего лишь два-три осенних дня.
Так и во всем…
Ничто не приходит раньше времени и не уходит, не исчерпав себя.
О мое сердце, если бы я знал, как остановить твою осень!
Из поломанной ветки капля за каплей, как тяжелая слеза, падает тягучий сок.
Кто-то неосторожно или утехи ради поранил дерево, и теперь оно плачет и не наплачется от незаслуженной обиды.
Вот так иногда с легкостью ранят нам сердце. Проходят годы — рубец затягивается, но все равно новая кожа хранит на себе след прежней раны — непреходящая боль сердца.
Давят, крушат. Но я есть, я творю. Бьется мое израненное сердце.
Говорят, водопад тем сильней, чем больше на его пути перекатов.
Смешное утешение! Но ведь бывает и так, что растущее дерево придавят камнем, бьющий родник засыплют землей.
Я знаю: добро сильнее зла, но ведь и зло — сила!