Ландыши цветут, едва уберется зима. Хитрюга подснежник выглядывает уже из проталин, не дожидаясь весны. Но есть растение, которое, прежде чем выбросить свой цвет, сто лет по капле набирает силы…
На берегу нашей речки не ждут парома. Со своими нехитрыми снастями не замирают мальчишки, ожидая клева. Река быстрая, рыб не водится.
Закатав штаны, перешел ее вброд — вся навигация…
Невелика наша речка, но без нее не было бы и большой Волги.
У каждого из нас под бескрайним небом есть свой заветный уголок, кусочек земли, где ты родился, и этот кусочек земли навсегда остается в твоем сердце.
Не хвались, что ты шире, любишь весь мир. Всю землю можно любить лишь любя тот уголок, где ты родился, где у тебя пуповина отделена.
В комнате пахнет гвоздикой. Густой, опьяняющий ее запах лежит в буфете с посудой, в складках тяжелой гардины, на книжных полках, путается в золотистых волосах куклы на руках бойко лопочущей девочки, тоже пахнущей гвоздикой…
Но вот в комнату вносят приемник, ставят рядом с гвоздикой в вазе. Пусть стоит. Это даже лучше. Теперь в доме и музыка, и песня…
Но что это? Не стало вдруг запаха гвоздики. Ошеломленная девочка не узнала даже свою куклу.
— Папа. Куда подевалась наша гвоздика? Почему она не пахнет?
Отец поднял девочку с куклой на руки.
— Давай отодвинем нашу гвоздику от приемника. Она не любит шумного соседства.
Вазу с цветами перенесли в другой конец, и в комнате снова запахло гвоздикой…
Вчера редактор вернул рукопись. Горсовет снова отказал в квартире…
Мы с тобой, жена моя, идем рука об руку. Над нами весенняя лазоревая высь. Как жить, родная, чтобы за мелочами не проглядеть эту синь в вышине?
Два поэта пришли к богу и стали просить у него помощи. Одни просил таланта, а другой — удачи. Бог одарил каждого по его желанию.
По дороге домой поэт, наделенный талантом, спросил спутника, что он будет делать в поэзии без таланта.
— Вот придем на землю, увидишь, — ответил тот.
Я взял ветвь молодой березы, белый султанчик, и изо всех сил потянул вниз. Ветка покорилась моей силе, согнулась, повисла, но как только я отпустил ее, она со свистом унеслась ввысь…
Моя девочка спит в хитро придуманной, удобной коляске. Она не знает превратностей судьбы. Но что бы там ни было, я знаю, она не согнется, не покорится чужой силе, как и тот белый султанчик березы.
Идет ли дождь — ты перед глазами. Опояшется ли небо после дождя нежной полосой радуги — ты перед глазами. Услышу под окном воркотню птиц — ты перед глазами… Встречу незнакомую девочку — ты перед глазами…
Всюду, на беду мою, дочь моя, ты перед глазами.
Ночью в кошару подкрался волк. Зазевался сторожевой пес, дал себя обвести серому…
В чабаньем быту потери неизбежны, за них с чабанов строго не спрашивают. Но прошел день-другой, и сторожевого пса на ферме не стало. Ушел из стада и больше не вернулся. Он не мог простить себе такого просчета.
Сквозь легкую дрему вдруг мне почудилось: несусь высоко-высоко, где мне все подвластно. И небо, и звезды. Луна манит меня, суля свои неземные дары, но я не слышу вокруг себя щебетания птиц, не ощущаю дуновенья ветерка, не вижу кособокой яблони, что растет возле нашего села, от вечно недозрелых плодов которой только оскомину набьешь, и кричу:
— На землю! Домой! К своей кособокой яблоне!..
Если б меня спросили, как живете, то я ответил бы словами Льва Толстого: «Слава богу, беспокойно».
Если б меня спросили, что мне мешает жить на свете, ответил бы, как Жерар Филип: «Постоянное ощущение чего-то несделанного».
В парижском зоопарке проводился эксперимент над группой шимпанзе, которых учили рисовать. Только одна, наиболее способная обезьяна, сумела сделать рисунок: она нарисовала клетку.
Умирающая девочка от лучевой болезни в Хиросиме мастерила бумажных журавликов…
Как мы похожи друг на друга, люди. Я тоже каждый день мастерю своих журавликов, хотя и мои дни сочтены, как у той японской девочки. Сочтены тяжестью лет, безумным бегом времени, которому нет дела до моих журавликов.
Когда я долго-долго вглядываюсь в звезды — они начинают походить на твои глаза.
Я киваю им. Они молчат. Не замечают. Только холодно мерцают в своей звездной высоте. И я не сомневаюсь: это твои глаза.
Есть ветер, который волос не растреплет, не шевельнет даже листьев на дереве, но полон неизъяснимой тревоги за что-то далекое, подчас горькое, но бесконечно милое сердцу. И я, всем бедам вопреки, шепчу:
— Люблю!
Я ждал тебя в эту полночь — ты не пришла. Я ждал тебя во сне — ты не пришла.
На рассвете, перед моим окном, прошелестев листьями на дереве, ветер вспугнул мой чуткий сон:
— Она не придет. Не жди.
Я прогнал ветер, заставил замолкнуть дерево под окном.
Сейчас полночь. Я жду. Вновь безответно взываю: «Приди, хотя бы во сне».