Избранное

— Знакомьтесь, — представил нам спутников Азиз. — Вот это — Кочак-Наби, а это — Кёр-оглы[31]. Третий клички не имеет. Он сам герой.

Мальчики от смущения переминались с ноги на ногу. Тот, которого называли Кочак-Наби, был загорелый дочерна крепыш, двое других, видно, не отличались особым здоровьем, но были высоки ростом.

Мы пожали друг другу руки и, как этого требовал обычай, обменялись подарками. Кочак-Наби подарил мне бабку с тяжелым низом, заправленную свинцом. Я, не задумываясь, преподнес ему свистульку — подарок Савада, которую не уступил бы даже родному брату. Мальчик тут же поднес ее к губам. Пригорок огласился веселой трелью. Лицо мальчика зацвело счастливой улыбкой.

— Как тебя звать? — спросил я.

— Али.

— Али? — не поверил я своим ушам. — У меня есть в Узунларе кирва — тоже Али. Правда, ему только годик.

— Сын Боюк-киши? Как же, как же, знаем! Он даже мне племянником приходится. С этого дня ты мой кирва, я — твой, — сказал он, рассматривая свистульку.

Для закрепления дружбы мы обнялись, поцеловались.

— Как зовут твоего отца? — спросил Али.

— Мурад. Но меня больше знают по деду, уста Оан его зовут.

— Знаю, знаю! Гончар. Мы только у него и покупаем кувшины. Отец говорит, что у твоего деда легкая рука.

— А кто твой отец? — в свою очередь, поинтересовался я.

— Муса Караев. Он у Абдуллы-бека работает. У нас отца уважают, — с гордостью сообщил Али.

— Он, значит, батрак? — спросил я.

— Как сказать… — замялся Али. — Корову купили, задолжали Абдулле-беку, и с тех пор отец отрабатывает за нее.

— Мой отец тоже. После коровы.

Мы помолчали, пораженные сходством.

— А Вартазар отца твоего бьет? — вдруг мрачно спросил Али.

— Вартазар бьет всех, но отца моего не трогает. Боится. Отец мой сильный, — ответил я не без гордости.

— Мой отец тоже сильный, но люди Абдуллы-бека его избили, который день лежит. Рукой не шевельнет, так отделали его, проклятые!

Глаза мальчика сверкнули злым огоньком.

— А я из пращи без промаха стреляю, — неожиданно объявил Али.

— Без промаха? Из пращи? — не поверил я. — Быть того не может. Я тоже из пращи бью птиц, но чтобы без промаха…

— Хочешь я покажу, как умею стрелять? — предложил Али.

— На пари?

— Нет, просто так. Чтобы ты не думал, что я хвастун. До чертиков не люблю брехунов, — заявил Али.

Сказав это, он извлек из кармана пращи — черный язычок из кожи на длинных тесемках. Дал мне потрогать, полюбоваться ими.

— Давай посостязаемся в меткости, кто как стреляет, — неожиданно предложил я, достав свои пращи — тоже из черной кожи, на таких же длинных тесемках, с которыми я не расставался ни на минуту.

— С этой штукой, — я показал на свои пращи, — мы тоже умеем обращаться. Не маленькие.

— Давай, — сразу согласился Али.

— На интерес? — снова спросил я, подзадоривая себя.

— Нет, сказал же. Без интереса.

Кто-то побежал к скале и поставил на ее выступ мишень: небольшой округлый камушек с голубиное яйцо.

— Ты предложил. Тебе и первым стрелять, — услужливо уступил я.

— Согласен. Только после меня тебе не во что будет стрелять, мишени не найдешь. Я отправлю ее к своим праотцам, — все же похвастался Али.

— Давай, давай. Только без хвастовства. До смерти не люблю бахвалов.

— Я хвастаю?

— Давай. Давай. Сейчас выясним, хвастун ты или Кёр-оглы.

Но Али меня не слушал. Снова достал из кармана, бережно собранную в комок, пращу на ремнях. Расправил ремни. Затем отыскал округлый камушек, вложил в пращу. Долго целился, закрыв один глаз. Вжик. Камушек, выпущенный из пращи, зажужжал, полетел в цель. Голубиного яйца на выступе скалы вмиг не стало. Будто его и не было.

— Видал-миндал, — сказал Али и, на радостях приплясывая, целуя язычок пращи, победно отошел в сторону, уступив место мне.

Встав на его место, я медленно стал заряжать свои пращи. Но стрелять не пришлось. И слава богу. Зря похвастался. Стрелять как Али я не умею, непременно промахнулся бы.

— Бух! Бух! — раздалось совсем близко, и над кустами ракитника поднялся дымок.

— Селим охотится, — сказал другой мальчик, по кличке Кёр-оглы. Потом добавил: — Сын Абдуллы-бека.

Мы бросились в кусты и оттуда, чтобы быть не замеченными, стали наблюдать за охотником.

Мальчик, носивший имя Кёр-оглы, как потом выяснилось, был отчаянный трус, Сурик номер два, а такая кличка дана ему для храбрости. Стыдно же под таким именем оставаться трусом.

Все бы хорошо, если б не Кёр-оглы, вдруг давший деру.

— Куда ты, Максуд? — обеспокоился Али.

Максуд — это мальчик, который носил кличку Кёр-оглы.

— Подальше от греха. А то, чего доброго, этот косоглазый вместо птицы попадет в меня.

— Уж в тебя. Нужен ты, дурило, ему.

— Пуля не спрашивает, нужен я ему или не нужен.

— Беги. Беги. Только зря, зайчик, тебе дали прозвище Кёр-оглы, только позоришь это имя.

Но Максуд не услышал всех слов Али. Со всех ног он бежал прочь.

Ну Сурен. Вылитый Сурен!

Снова раздался выстрел. По косогору, то скрываясь, то вспыхивая шерстью в просветах кустарника, бежала собака. В зубах у нее был зажат черный комок, должно быть кышкылдак.