Избранное

Селим стоял на открытом месте и заряжал ружье. Теперь мы хорошо видели его круглое лицо, оживленное румянцем, и черные выпуклые глаза.

Взяв у собаки убитую птицу, он прицепил ее к поясу. Охота кончилась. Пересчитав добычу и, видимо, оставшись доволен, Селим, насвистывая, стал спускаться по тропинке к селу. Ружье, очень похожее на винчестер Хорена, качалось за его широкой спиной.

На Али страшно было смотреть: мстительно прищуренные глаза, сжатые кулаки, искаженное яростью лицо. Он закрыл один глаз, а другим, сузившимся, злым, немигающим, следил за ним, как заправский охотник, плавно перенося «мушку» за передвигающейся дичью. В руках он держал уже заряженные пращи. Долго целился, пока не пустил камень. Селим вскрикнул: камень угодил прямо в ягодицу.

В ярости Селим кинулся сначала в одну, потом в другую сторону и, не увидев никого, два раза выстрелил в воздух. Потом поспешно, трусливо оглядываясь по сторонам, убрался восвояси, поглаживая ушибленное место ниже пояса.

— Это тебе за отца, собака! — как заклинание, прошептал Али и дрожащими от нервного озноба руками убрал рогатку в карман.

VII

Однажды на тропинке гончаров дед лицом к лицу столкнулся с Апетом. Тот шел из гончарной, подбадривая семенившего перед ним нагруженного осла. Из мешков, перекинутых через спину животного, торчали горлышки кувшинов, еще пахнувшие свежей гарью после обжига.

— Добрый день, — учтиво приложив руку к груди, поклонился Апет.

Дед не ответил на поклон. Повернувшись спиной, он опустился на корточки и стал возиться с трехом.

Апет подошел и встал перед дедом. Дед мой небольшого роста, Апет и того меньше. С маленьким, усохшим черным лицом и белой бородой, будто приклеенной к подбородку.

— Уста Оан, — сказал Апет, обращаясь к деду, — я слышал, ты на меня в обиде. Твоя честность в делах и умение обжигать кувшины известны всему краю. Но и я в нечестных делах не замешан. Свой хлеб, как тебе известно, добываю собственным потом. Отчего нам не жить с тобой в мире и дружбе?

Дед, не поднимая головы, холодно бросил:

— Две сабли в одни ножны не войдут. В улье двум маткам не бывать.

— Но мы с тобой не пчелы и не сабли, а гончары, уста Оан, — попробовал отшутиться Апет.

— Гончар гончару рознь! — отрезал дед. — Я с тобой никаких дел иметь не желаю, ступай своей дорогой.

Война между стариками особенно разгорелась после того, как угольщик Шаэн, оставшись в деревне, заночевал не у нас, как всегда, а у Апета.

Дед гордился, когда кто-нибудь, оставаясь на ночь в деревне, выбирал для ночлега наш дом. После каждого такого случая дед только и говорил что о новом госте. Сидя на камне возле ворот или находясь на шенамаче[32], где по вечерам собирались мужчины часок-другой потолковать перед сном, он непременно затевал разговор о недавнем госте, восхваляя и расписывая его несомненные достоинства.

— А вчера у меня был Адиль. Вот это богач! Вартазар просто щенок перед ним.

Или:

— Недавно гостил у меня Симон из Нинги. Нет, таких кувшинов, как у Симона, не сыскать во всем мире. Подумайте только, губернатор покупает у него кувшины!

Особенно хвалил дед угольщика Шаэна:

— Ну, этот хоть и не богат, да зато умен.

Когда Шаэн приходил к нам, дед бегал то на сеновал за сеном для осла, то к соседям выпрашивать штоф вина.

А вечером, когда Апет, возвращаясь из гончарной, проезжал мимо нашего дома, дед нарочно кричал на весь двор, чтобы было слышно на улице:

— Дочь Наури, зарежь-ка большого петуха, а я сбегаю в погреб за вином. Сегодня у нас будет гостить Шаэн.

Но однажды Апет перехитрил деда. Пока дед распоряжался насчет петуха и вина, Апет встретил Шаэна у самых наших ворот и прямо из-под носа деда увел его к себе.

Дед принял это как новую обиду и целый вечер ворчал:

— Ну и пусть! Подумаешь, большая птица! У меня, слава богу, и не такие гости бывали!

Но обида была кровная. Дед себе места не находил.

На следующий день, вечером, когда Апет, загромоздив колючим хворостом вход в гончарную, отправился домой, дед позвал нас к себе и начал издалека:

— Дорога ли вам, дети, честь нашего дома?

Столь серьезный разговор был нам непривычен, но мы закивали головами.

Аво даже выпалил:

— Она свята для нас, дед, как молоко матери.

— Аминь! — сказал дед и перекрестился. — Вы знаете, конечно, что этот человек, — он показал пальцем на удаляющегося Апета, — заслоняет нам солнце.

— Знаем, — мы снова закивали головами, хотя решительно не могли понять, почему Апет заслоняет нам солнце.

Дед откашлялся, осмотрелся и понизил голос до шепота:

— Надо сделать так, чтобы он стал посмешищем для всех, чтобы люди надрывали животы со смеху, глядя на кувшины его обжига. Можете?

— Можем… Для этого надо подмешать ему в глину побольше песку, и тогда готовый кувшин рассыплется на плече, как шар одуванчика, — перебивая друг друга, пообещали мы.

— Молодцы! — коротко похвалил дед.