Избранное

Природа у Самойлова, кажется, всегда борется не столько по созвучию с человеческим состоянием, сколько по контрасту с ним: меняющемуся, подвижному противостоит вечное, во всяком слу­чае вечно возвращающееся. Новое же в том, что взгляд, обра­щенный к природе, становится более пристальным. Раньше поэт ловил ее только боковым зрением, в отражениях, теперь может посмотреть на нее в упор. Перемена объясняется в послании «Другу- стихотворцу»:

Теперь пора узнать о тучах и озерах,
О рощах, где полно тяжеловесных крон,
А также о душе, что чует вещий шорох,
И ветер для нее — дыхание времен.

Размышляющий Самойлов, а также — наблюдающий, описываю­щий. Вот и в названии живописное обозначение жанра — «Картина с парусами». И все же остается впечатление, что поэтически лучше картин Д. Самойлову удаются эскизы. Всматриваясь, приобретает в подробности, но теряет в отчетливости деталей. Пропадает режущий глаз эффект зримости, вот такой, как в одной из «Пярнуских эле­гий»:

В Пярну легкие снега.
Так свободно и счастливо!
Ни одна еще нога
Не ступала вдоль залива.

Быстрый лыжник пробежит
Синей вспышкою мгновенной.
А у моря снег лежит
Свежим берегом вселенной.

(«В Пярну легкие снега...»)

Весь цикл составился не из элегий, а из элегических фрагментов. В каждом — беглая мысль, впечатление, тот самый миг, за которым «время распадется на «сейчас» и «никогда».

Самойлов меняется... Хотя он и печатает юношеские стихи, соп­ровождая их комментарием: «Порой мне кажется, что вкусы мои не очень сильно изменились». Пожалуй, точнее другая фраза из того же краткого предисловия в «Заливе»: «Для каждого человека прихо­дит время возвращаться к началу».

Читая юношеские стихи, мы убеждаемся, что та плотность, весо­мость впечатлений, о которых начинает мечтать «поздний Самой­лов», были присущи ему в самом начале:

Свет фар упирается в ливень.
И куст приседает, испуган.
И белый, отточенный бивень
Таранит дорогу за Бугом.
Рубеж был почти неприметен.
Он был только словом и вздрогом.
Все те же висячие плети
Дождя и все та же дорога.
Все та же дорога. Дощатый
Мосток через речку. Не больше.
И едут, и едут солдаты
Куда-то по Польше, по Польше.

( «Рубеж»)

Под стихотворением дата —1944. Действительно, рубеж — между первоначальным увлечением Хлебниковым, видимо, Заболоцким, с одной стороны, и той манерой, по которой теперь узнают Самойлова. В этом случае уже не рождается мысль о подражании, которая еще сопутствует предшествующим стихам: «Пастух в Чувашии», «К вечеру». От увлечения названными поэтами осталась лишь предметность ощущений: свет, который настолько материален, что упирается, таранит, оборачивается бивнем. Рубеж, как пограничным столбом, отмечен окриком часового и ответным вздрогом — от неожи­данности, от ночного напряжения. И слова под стать впечатлениям, тяжело падающие.

Так до последней строфы, где возникает и сразу же узнается характерная — длящаяся, влекущая интонация... Интонация, за­служившая самойловскому стиху репутацию раскованности, не­принужденности.

Да, Самойлов меняется. Он меньше ценит свои прежние досто­инства, ищет новых, которые при ближайшем рассмотрении оказы­ваются для него не такими уж новыми. Сквозь элегическую задум­чивость знакомого лица проступает первоначальная юношеская серьезность выражения. За беглостью впечатлений — живописная, предметная осязаемость вещей.

В какой-то момент знакомства с Самойловым такой его облик казался неожиданным, потому что привыкли к другому. Привыкли,

что в его поэзии преобладает не описание, не изображение, а впе­чатление, что он избегает не только прямого называния, видения вещей, но и прямого разговора о главном, отчего стихи кажутся уклончивыми, недосказанными. «Смутный мой рассказ...»

В этом рассказе тем не менее постоянна весть о времени, но ее нужно расслышать. Время возникает не в хорошо известных, легко опознаваемых приметах, а в поэтическом переживании. Вот почему поэму, написанную, в сущности, о времени и о себе, Самой­лов может закончить признанием: «Важней всего здесь снегопад...» — потому что снегопад завладел образом, связал впечатления. Сквозь его пелену все остальное только — контуром, силуэтом. Все осталь­ное недоговаривается.

Недоговаривается главное...