Избранное

Послевоенное время с его усталостью от великих катастроф можно назвать эпохой большого опрощения. И она же возвращала людям вкус к личной жизни; можно сказать, любовью защищались от государства. Цикл стихов Заболоцкого “Последняя любовь” (“Отвори мне лицо полуночное, Дай войти в эти очи тяжелые, В эти черные брови восточные, В эти руки твои полуголые…”) на удивление вплотную подошел к поздней любовной лирике Пастернака (“Внезапно видит всю ее И плачет втихомолку…”). И даже внешне поэты приблизились друг к другу. Эпоха произвела нивелировку различий: полагалось быть “как все”. Пастернак с лопатой, в кепке и рубахе с засученными рукавами – на картофельных грядках; Пастернак в каком-то серовато-белом, мятом, не то чесучевом, не то полотняном пиджачке. Заболоцкий в чем-то примерно таком же, только с большим количеством пуговиц, застегнутых до самого ворота – на прогулке в Тарусе; он же в пижаме, выглядывающий из деревенского окна вместе с Николаем Степановым (тот все-таки в белой отутюженной рубашке); еще раз – в пижаме, только в более узкую полоску, - в Москве, за письменным столом. Я помню это время (середина пятидесятых) – в пижамах ходили по дачным улицам и стояли в очередях за хлебом и молоком.

       Заболоцкий, воспитанный “природой суровой”, с 1946 года несколько летних сезонов проводит на даче в Переделкино, связанном в нашем сознании исключительно с лирикой Пастернака. Вообще не очень понятно, как там могут теперь жить другие поэты и писать стихи: воздух выкачан им так же, как в Михайловском – Пушкиным. Но тогда, в сороковые-пятидесятые, это, по-видимому, еще не ощущалось. Впрочем, мы вообще не связываем поздних стихов Заболоцкого ни с Переделкино, ни с Пастернаком, в нашем представлении они смотрят в сторону если не державинскую, то, во всяком случае, - Баратынского и Тютчева. Между тем стоило бы учесть еще одну их составляющую – лирику позднего Пастернака. Вопрос о влиянии – сложный вопрос, и Заболоцкий – слишком самостоятельный художник, чтобы простодушно подпасть под влияние своего, пусть и старшего, современника. Может быть, будет правильней сказать так: трагический опыт 30-40-х, время, откладывающееся в стихах и диктующее их, зависимость от него и сопротивление ему, а также обмен стихами и подмосковный пейзаж – все это привело к удивительным совпадениям. Скажем еще раз: был создан особый поэтический стиль 40-50-х, и, как всякий поэтический стиль в средних (подчеркну: не лучших) своих проявлениях, он имеет общие черты, позволяющие создать контаминацию из стихов Пастернака и Заболоцкого. Ведь то же самое можно сказать, например, о Пушкине и Баратынском конца десятых – самого начала двадцатых годов, о некоторых стихах Тютчева и Фета и т.д.

              По пустынной и голой аллее,

              Шелестя облетевшей листвой,

              Отчего ты, себя не жалея,

              С непокрытой бредешь головой?

              Здесь дорога спускается в балку,

              Здесь и высохших старых коряг,

              И лоскутницы осени жалко,

              Все сметающей в этот овраг.

              И того, что вселенная проще,

              Чем иной полагает хитрец,

              Что как в воду опущена роща,

              Что приходит всему свой конец.

              Жизнь растений теперь затаилась

              В этих странных обрубках ветвей.

              Ну, а что же с тобой приключилось,

              Что с душой приключилось твоей?

              Что глазами бессмысленно хлопать,

              Когда все пред тобой сожжено

              И осенняя белая копоть

              Паутиною тянет в окно.

              Как посмел ты красавицу эту,

              Драгоценную душу твою

              Отпустить, чтоб скиталась по свету,

              Чтоб погибла в далеком краю?

                                                 и т.д.

Здесь вперемешку приведены три строфы из “Бабьего лета” Пастернака и “Облетают последние маки” Заболоцкого. Подобные стихи сохраняли поэтическую честь и достоинство в гибельные времена – и не более того. Но и не менее. Таких стихов много у Пастернака: “Весенняя распутица”, “Перемена” (“Я льнул когда-то к беднякам…”, “Весна в лесу”, “Июль”, “Тишина”, много их и у Заболоцкого: “Неудачник”, “Одинокий дуб”, “Летний вечер”, “Сентябрь”… Все они более или менее повествовательны, рассудочны, посещают, можно сказать, один и тот же словесный, образный и ритмический склад, хотя, разумеется, время от времени освещаются собственными, опознавательными огнями. Регулярные классические размеры; если строфика, то четырехстрочная с перекрестной рифмовкой, рифмы точные и самые простые. У Пастернака: всегдашней – пашни, грань – глянь, просторы – горы, вдали – подмели, духом – пухом, борозд – рост, кленах – зеленых, нет – цвет (“Пахота”). У Заболоцкого: расстоянье – сиянье, листву – траву, заката – утрата, когда – труда, человека – века, огромны – Коломны, интерес – чудес, блуждала – провожала, полна – она (“На закате”).