Избранное

Ых, пых, ых, пых — спустился по лестнице. Между двумя зданиями расстояние порядочное. Снова он вошел через дверь, в которую входили и выходили множество людей. У кого в руках бумага, у кого пузырек, кто ребенка несет… Ни у одного не было на спине взрослой дочери, как у него. Он шел, кряхтя и охая, двое-трое из встречных уступили ему дорогу. Одна госпожа, помахав бумажками, что были у нее в руке, закричала:

— Пропустите старичка! Совсем на ногах не держится!

Садуллах медленным шагом прошел через застекленную дверь.

Оказался в коридоре, переполненном людьми. Скамейки, диваны сплошь заняты больными. Он продвинулся на два-три шага к середине помещения, потом приблизился к стене; присев на корточки, опустил дочку на пол. Через дверь, то и дело открывавшуюся, в помещение врывался ветер. В коридоре дурно пахло.

«Гора над деревней Гёльгели, а у дороги, ведущей на гору, Сладкий источник». — Джемиле вдруг задумалась об этом источнике. Потом о яйле[101]. На яйле отец разжег костер. Потом от него — одни угольки… А еще там малюсенькое озеро, где плещутся форели… — Эх, выздороветь бы мне да сходить на наши виноградники. — Тут она начала размышлять о своих дочках, которых оставила в деревне на чужих руках. Одной три годика, другой пять. Интересно, заглядывает ли к ним бабушка?! И тут в мозгу снова вспыхнула боль. Казалось, череп вот-вот расколется и все, что внутри него, взлетит на воздух.

— Мамочка, мамочка! Черноглазенькие мои девочки, — вырвалось у нее. Обеих дочурок она любила одинаково — и малютку, и ту, что постарше. — Вот умру и останетесь вы, мои черноглазые дитятки, на чужих людей!..

Садуллах присел на корточки у стены и дочку осторожно пристроил поудобнее. Джемиле не смогла удержаться полулежа, оперлась руками об пол, села и тут же свалилась на бок. «Ах, хоть бы мне выздороветь. Пусть снова заболеет свекровь», — пронеслось у нее в голове.

Садуллах пробормотал:

— На тебе, будто среди моря очутились и плавать не умеем. Ну к кому мне пойти сейчас, спросить, что же дальше. — Он поискал глазами какого-нибудь мужчину. — Ты посиди здесь, Джемиле! — Отошел шага на три. — Послушай-ка, эфенди, — обратился он к молодому человеку в очках с приветливым лицом.

Юноша склонился к Садуллаху:

— Ты что-то хочешь спросить, отец? — И, взяв его под руку, отвел в сторонку.

Вокруг стоял оглушающий шум, слова юноши до него не доходили.

— Вот она, моя Джемиле, очень хворая, и все жалуется: «Голова болит, просто разрывается». Знаешь, мы добрались сюда аж из деревни, что в Невшехире. Надо показать ее доктору. Но какому, которому, где он? Наверху один мне сейчас сказал: займи очередь. Сколько стоит очередь? Где ее купишь?

— Валлахи, я здесь впервые, но минутку, давайте-ка спросим… — Юноша вошел в кабинет, через открывшуюся дверь виднелись высокие пишущие машинки, за ними — девицы простоволосые, в коротких юбках, с крашеными губами и подведенными глазами.

— Извините. Здесь вот один крестьянин с дочерью, ему надо занять очередь, чтобы показать дочь доктору, скажите, куда обратиться.

Одна из девиц улыбнулась:

— В окно справок.

Из окна справок выглядывал черноусый мужчина.

Садуллах и юноша рассказали черноусому, что им нужно. Юноша говорил очень уверенным, твердым голосом.

«Какой молодец этот парень!» — восхищался Садуллах. Вместе они зашли в два-три кабинета. Получив в одном из них чистую карточку, вернулись к Джемиле.

— Ой, спасибо, эфенди, твоя доброта стоит целого окка[102] золота! Пошли Аллах твоим отцу и матери самых больших радостей, сынок.

Молодой человек смущенно промолвил:

— Помилуй, папаша, не надо, не стоит. — Отошел и занял свою очередь.

Садуллах присел возле Джемиле.

— Доченька, Джемиле, тут придется долго ждать, — сказал он ей. Замешательство его прошло. «Надо же, мы тут все равно что скотина бессловесная, черт побери, — подумал он. — Высоченные, что твои горы, дома смотрят на тебя, а ты смотри на них, и ничем ты не отличаешься от скотины, Садуллах».

— Ох, голова болит, отец, мочи нет! — стонала Джемиле.