Избранное

Я смотрю на небо, в самую середку, где в чистой, прозрачной голубизне медленно проплывают взбитые пенки облаков. До чего ж оно высокое и ясное, наше небушко! Чистое, прозрачное, лучистое…

— Деда, почему так рано холода наступают?

— Не иначе как всевышний карает людей за грехи тяжкие!

Куропатка наскребла кучку земли и пыли и устроилась в ней, как в гнезде. А в это время наш кот, по прозванию Черныш, через порог шасть и давай к куропатке красться.

— Брысь, паршивец! — крикнул дед.

А кот и ухом не ведет, крадется и крадется. Я кинулся, чтобы подхватить куропатку на руки, но она возьми да взлети. Уселась на перекладине лестницы, по которой мы на крышу взбираемся, потом повыше заскочила, но я не волновался: далеко не уйдет — она ведь у меня совсем ручная, хоть иной раз за ней и набегаешься, пока поймаешь.

«Фьють-фьють», — свистом приманиваю к себе куропатку, но она не отзывается. Дед смотрит на меня, посмеивается. Я тоже улыбаюсь и карабкаюсь все выше за куропаткой.

Стою на крыше. Солнышко и впрямь пригревает. Я вбираю в себя всей грудью теплый чистый воздух, развожу руки в стороны, наклоняюсь, выпрямляюсь. В школе я не любил уроки физкультуры, но это упражнение мне нравится. «Сделайте вдох поглубже, — говорил, бывало, учитель, мы дружно делали вдох. — Глубже, глубже, — командовал учитель. — Пусть легкие наполняются чистым воздухом. А теперь медленный выдох. Во-от так». Иногда я повторяю это упражнение.

Вся наша деревня в пятьдесят дворов раскинулась у меня под ногами. Мне отсюда хорошо видать, как некоторые укладывают на крышах кукурузные початки и кабачки для просушки, а некоторые в отдаленье собирают лук-репку. Скоро виноград созреет, и тогда начнут из него жать вино. Частью вино разольют по глиняным кувшинам, а частью в стеклянные бутылки и спустят в подвалы. Когда вино созреет, то сами пьют из кувшинов; для, гостей же распечатывают бутылки. У нашей семьи тоже есть небольшой виноградник, и мы тоже делаем вино. Не настолько наши соседи благочестивы, чтобы от вина отказываться.

Земли нашей деревни — плодородные поля и пустоши, тугаи, холмы и редколесье — тянутся аж до самой Чайырлы. Чего только не водится на нашей земле! Дикая маслина, тамариск, мята мелкоцветная, груша-дичок, боярышник с красно-желтыми плодами, ежевика, дикий инжир, куколь, ивовые заросли. На топких местах — камыш да тростник. Промеж деревьев и кустарников тут и там прячутся зеленые лужайки, чудесные зеленые лужайки.

Скоро чобан Хасан погонит коров на пастбище. Жена его собирает каждый день с каждого двора по одной юфке[12]. И раз в году они получают по три мерки пшеницы за каждую голову скота. Кто норовит подсунуть неочищенную пшеницу, кто — с примесью земли, чаще всего дают залежалую, прошлогоднюю, из дальних углов амбара. Вот почему пастухи вечно недовольны крестьянами, а крестьяне — пастухами.

Река, петляя и изгибаясь, несет свои воды куда-то вдаль. Река наша не малая, я сам на карте видел, где она зарождается — аж в горах Сиваса. Есть там такое местечко — Имранлы. Она обходит почти всю Центральную Анатолию, потом впадает в Черное море. Характер у реки — будь здоров, сумасбродный да спесивый. Я иной раз так размечтаюсь: найти бы верного дружка-товарища и на пару с ним отправиться вдоль по берегу. Месяца за два — два с половиной добрались бы до самых истоков, а оттуда — обратно к самому морю. Сколько сел и деревень повстречали бы мы на своем пути?! Несколько сот, наверно. А сколько ребят повстречали бы, таких же, как мы, — учеников деревенских школ?! И еще повстречали бы девочек, с глазами черными, карими или зелеными. А вдруг среди них отыщется такая красивая, что и глаз не отвести? Но это вряд ли. Может, и там растут гранатовые деревья? Может, из тысяч девочек одну тоже зовут Гюльнаре? Может, в верховьях реки, а может, в низовьях живет себе поживает девочка, как две капли воды похожая на мою Гюльнаре? Нет, не верится. Нигде в мире нет равной ей. Моя Гюльнаре особенная. Стоит мне ее увидеть, как в горле першить начинает, в голове кружится и сердце щемит. Меня так и подмывает поделиться своей мечтой с дедушкой. Я уже пару раз начинал, но он не стал меня слушать.

Наш выпас на том берегу реки, в глубине ущелья, где печется на солнце серый камень, тот самый, что на постройку домов идет. Штука в том, что сам по себе серый камень податливый, мягкий, хоть топором его обтесывай. Вот и пилят его на бруски, вроде кирпичей, и оставляют на солнце. Камень пропекается и становится твердым, прочным. Из него и кладут стены. А так как моста на реке нет, то перевозят его на ишаках или телегах, обычно в июле, когда река мелеет. Работенка не из легких, и камень дорогой получается. Только богачам по карману ставить дом из серого камня. Кто победней, те по старинке месят глину, формуют из нее кирпичи и просушивают их на солнце; получается кирпич-сырец.