Избранное

23. Здесь и появляются у последователей Сократа эти удивительные речи, которыми они морочат слух мальчиков, не обладающих еще зрелыми суждениями. Но человек, разум которого достиг расцвета, не может ими увлечься. Эти люди притворяются, будто любят душу, и, стыдясь любить красоту тела, именуют себя любителями добродетели. Порою мне хочется просто смеяться над ними. Почему же вы, возвышенные философы, с презрением пренебрегаете человеком, который дал себя испытать в течение долгого времени и показал, каков он есть, о чьей добродетели свидетельствует седина и старость? Почему вся ваша мудрая любовь стремится лишь к юным, о ком еще никак нельзя судить, к чему они обратятся в жизни? Или есть такой закон, что всякое внешнее безобразие нужно осудить и за нравственную низость, а все красивое восхвалять как нравственное, прекрасное? Но ведь согласно великому провозвестнику истины — Гомеру —

Тот по наружному виду внимания мало достоин,
Прелестью речи зато наделен от богов; веселятся
Люди, смотря на него, говорящего с мужеством твердым
Или с приветливой кротостью; он — украшенье собраний,
Бога в нем видят, когда он проходит по улицам града.

И еще где-то он снова сказал:

Видно, с лицом у тебя твой рассудок не сходен.430

И конечно, мудрого Одиссея он восхваляет больше, чем прекрасного Нирея.

24. Почему же ничью любовь не привлекает ум, справедливость и прочие прекрасные качества, которые достались в удел зрелым людям, а красота мальчиков вызывает сильнейшие волнения страстей? Конечно, следовало, о Платон, полюбить Федра за то, что он предал Лисия. Или пристойно было влюбиться в доблестного Алкивиада, который увечил статуи богов и за выпивкой разбалтывал тайны Элевсинских мистерий? Какой человек признает себя любовником того, кто предал Афины, из-за кого Декелея была укреплена врагом, кто всю жизнь стремился к тирании? Но, как говорит божественный Платон, Алкивиад, пока не оброс бородой, был всем любезен: а когда, выйдя из отрочества и став мужчиной, он достиг того возраста, в котором несовершенный дотоле разум приобретает всю силу суждения, — все его возненавидели. Что же? Прикрывая постыдные страсти стыдливыми именами, эти люди — скорее любители юношей, чем любители мудрости — называют нравственным совершенством телесную красоту. Но довольно говорить об этом; пусть не кажется, что я с неодобрением вспоминаю великих людей.

25. Оставим ненадолго эти серьезные вопросы и снизойдем до обсуждения ваших, Калликратид, наслаждений; и тут я докажу, что связь с женщиной намного приятнее, чем с мальчиком. Во-первых, я думаю, что всякое удовольствие тем слаще, чем оно длительнее: ведь острое и мимолетное наслаждение прекращается прежде, чем успеешь его испытать, а все приятное становится еще приятнее, если его растянуть. Вот если бы скаредная пряха Мойра продлила срок нашей жизни, если бы нам постоянно сопутствовало здоровье и никакая печаль не омрачала нам настроение! В торжествах и празднествах проводили бы мы тогда все время. Но раз завистливое божество отняло у нас самые большие блага, то из оставшихся приятнее всего те, которыми мы дольше обладаем. А женщина с девичества и до того возраста, когда пролегла наконец последняя морщина старости, желанна для мужских объятий и ласк, даже если она уже перешагнула пору своего расцвета: ведь, «опытность умеет говорить мудрее юности».

26. Если кто-нибудь попробует сойтись с двадцатилетним юношей, он, мне кажется, предастся противоестественной похоти, гонясь за сомнительными успехами. Жестки и массивны возмужавшие члены возлюбленного, шершав подбородок, прежде нежный, а теперь обросший молодой щетиной, и сильные бедра покрыты волосами, как грязью. Есть и не такие явные изъяны, но их я предоставляю знать вам, искушенным. А у любой женщины кожа всегда блистает прелестью, и завитки густых локонов падают волнами, подобно прекрасно цветущим гиацинтам: одни распущены сзади и украшают спину, другие щедро вьются вокруг ушей и висков, кудрявее луговых трав. И все остальное тело, на котором не растет ни единого волоса, блистает ярче электра или сидонского стекла.