Избранное

16. Когда он хотел, чтобы страсть хоть немного оставила его, то, воззвав к богине, он отсчитывал у стола четыре бабки ливийской газели и испытывал свою надежду игрою. Если кости ложились как он хотел и особенно если удавался ему бросок, носящий имя богини, когда ни одна бабка не падает одинаково, он преклонял колени, думая, что достиг исполнения своих желаний. Если же он, как часто бывает, неудачно разбрасывал кости по столу и они располагались так, что предвещали недоброе, — он проклинал весь Книд и падал духом, как от непоправимой беды; спустя недолгое время он вновь хватал бабки и старался новым броском исправить прежний промах. А когда страсть его разгоралась еще сильнее, он покрывал надписями всю стену, и нежная кора каждого молодого дерева славила прекрасную Афродиту. Наравне с Зевсом он чтил Праксителя, и всякая прекрасная драгоценность, хранившаяся у него в доме, становилась приношением богине. Наконец от чрезмерного напряжения своих вожделений он впал в отчаяние: тогда и нашлась дерзкая мысль, которая, как сводня, помогла ему удовлетворить желание. Когда солнце клонилось к закату, он незаметно для присутствующих прокрался и, затаив дыхание, встал неподвижно за дверью, в самой глубине; и после того как прислужники, по обыкновению закрыли дверь снаружи, наш юный Анхис остался заперт внутри. Как рассказать в подробностях о той несказанной ночи? Ни я, ни кто другой не сможет этого сделать. На следующий день были замечены следы этих любовных объятий, и на теле богини появилось пятно — улика того, что она испытала. А сам юноша, как повествует народная молва, исчез совсем: говорят, он бросился на скалы или в морскую пучину.

17. Когда прислужница рассказывала все это, Харикл, прервав ее речь, воскликнул: «Так, значит, женщину любят, даже если она из камня! А что было бы, если б кто-нибудь увидел подобную красоту живой? Разве счел бы он, что одна только ночь с нею дороже скипетра Зевса?» А Калликратид возразил, улыбнувшись: «Ведь неизвестно, Харикл, не услышим ли мы множество подобных рассказов, когда будем в Феспиях. Да и теперь на теле той самой Афродиты, которую ты так ревностно чтишь, имеется ясное доказательство моей правоты». — «Как так?» — спросил Харикл, и Калликратид отвечал ему, по-моему, весьма убедительно. Он сказал, что влюбленный юноша, получивши на целую ночь свободу, имел полную возможность насытить свое вожделение; и при этом он совокупился с изваянием, как с мальчиком; он желал, видимо, чтобы и спереди женское не было женским. Так наговорили они друг другу много бессвязных слов, пока я не прервал их невнятный и шумный спор, сказавши: «Друзья мои, ведите исследование по порядку, как полагается по законам хорошего воспитания. Оставьте эти беспорядочные и ни к чему не ведущие препирательства, и пусть каждый из вас по очереди произнесет пространную речь в защиту своего мнения. Уходить на корабль нам еще не время, а досуг следует употребить и на веселье, и на такое занятие, которое может не только доставить удовольствие, но и принести пользу. Выйдем из храма (ведь сюда для исполнения обрядов явилась большая толпа), свернем в одну из этих кущ, чтобы можно было спокойно выслушать и высказать все, что захотим. Но помните: тот, кто будет сегодня побежден, никогда не станет докучать нам разговорами о том же самом предмете».

18. Все решили, что я прав, и согласились со мной. Мы вышли; я был весел, потому что никакая забота не угнетала меня, а они шли в большой задумчивости, так и сяк обдумывая свои доводы, как будто им предстояло состязаться за право идти впереди процессии в Платеях.429 Когда же пришли мы в убежище, заросшее деревьями и тенистое в это жаркое время года, я сказал: «Вот приятное место! Здесь над головою звонко вторят нам цикады…» С этими словами я сел посредине, совсем как судья, и в насупленных бровях у меня была вся гелиея. Потом предложил я им обоим тянуть жребий, кому говорить первым; он выпал Хариклу, и я повелел ему тотчас начать речь.