Избранное

Но уже по пути к столовой я понимал совершенно очевидную невыполнимость этих пустых фантазий. Мне было бы просто невозможно, съежившись до величины маковой росинки, посрамленному, незаметно втиснуться в задние ряды ликующих, торжественно настроенных сослуживцев, с гордо поднятой головой ожидавших в строю минуты выступления: дети с цветами, женщины, возбужденные и принаряженные, мужчины в темных костюмах. При этом кто-нибудь, увидев меня в колонне, обязательно крикнет: «Посмотрите, а вон и наш Раде пришел!» Нарочно крикнет, чтобы обратить на меня внимание и смутить. Впрочем, кто знает? Может, кричать и не будут, даже напротив, постараются ничего не заметить, совсем как в добропорядочном обществе, где обходят молчаливым презрением всякое неприличие и постыдство. Но так или иначе, я буду унижен памятью недавнего неверия. Я буду посрамлен уже самим своим присутствием здесь, я — маловер и скептик. И только очевиднее изобличу себя несвойственной мне преувеличенной болтливостью и наигранной веселостью или, что еще того хуже, угрюмой замкнутостью. После недавних моих высказываний все поймут, что я здесь не по велению сердца, а вынужден лицемерить. И вот, раньше или позже, а возможно, даже на первом собрании при обсуждении проведенного мероприятия найдется оратор, который в завуалированной или открытой форме скажет, что посещение кита надо считать одним из наиболее значительных и удачных мероприятий, несмотря на то, что имелись отдельные скептики и маловеры, которые пытались пошатнуть возникший интерес к киту и только тогда, когда энтузиазм и вера победили и все было организовано другими, решились примкнуть к остальным. «Но мы здесь не собираемся укорять этим товарищей, так как считаем, что малодушие их и без того довольно наказано тем, что в минуты нашего торжества они не могли чистосердечно разделить нашу радость». И это истинная правда, ибо тот, кто с самого начала не стал его ярым поборником, не сможет им стать никогда!

Но не это мешало мне уступить; не одно только нежелание показать, что и меня перетянула все-таки другая сторона, заставило меня отказаться от посещения кита. Главное было в том, что в самый первый день восстановило меня против него. Просто я хотел остаться самим собой, человеком свободного выбора, и не быть ни Цаной, ни дядей Милошем, ни хозяйкой, ни китом, ни всеми вообще. Но поскольку я сразу в него не поверил, теперь я не желал сдаваться из чистого упрямства. Непостижимый внутренний протест побуждал меня еще ребенком, услышав хор восторженных похвал по какому-то поводу, сейчас же кричать, что это гадко. Меня, бывало, так и подмывает разрушать крепости, построенные из песка другими детьми, петь, когда они что-нибудь слушают, и свистеть, когда все поют, пока наконец — как я и предвидел, но все равно не мог себя побороть — им не надоест сносить мои выходки и они меня не поколотят. Добившись своего, я удалялся, оскорбленный, обиженный и вместе с тем гордый. В душе все же досадуя на то, что не сумел обуздать свой вздорный нрав.

Вот так и теперь. Дядя Милош по-хорошему меня предупредил, но я продолжал гнуть свое. Я оторвался от людей и рисковал нажить еще более крупные неприятности, и тем не менее я уже шел домой боковыми улицами. По пути я разглядывал прохожих и тешил себя мыслью, что есть еще люди, сохранившие рассудок, вот они спешат по своим делам, они не разучились радоваться жизни, улыбаться и думать о чем-то своем. Но таких встречалось все меньше. Магазины были закрыты, кафе опустели. В этот послеполуденный час город насупился — затаился в ожидании драматических событий.

На нашем подъезде было вывешено большое объявление:

       ЛЕКЦИЯ НА ТЕМУ: «КИТ»
    С ПОКАЗОМ ДИАПОЗИТИВОВ;
НАЧАЛО В ВОСЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА,
         ЛЕКТОР — ПРОФЕССОР,
   СПЕЦИАЛЬНО ПРИГЛАШЕННЫЙ
    НАРОДНЫМ УНИВЕРСИТЕТОМ

Хозяйки дома не было. Не было и квартирантов: студента из закутка для прислуги и телефонистки, старой девы, разделявшей комнату с хозяйкой. На столе в холле на видном месте лежала записка: «Ушла смотреть кита». В моей комнате меня ожидало приглашение — домовый совет призывал к шести часам явиться на собрание по поводу организации коллективного посещения кита. «Явка обязательна», значилось в конце, но это был безликий текст стандартного бланка.

Я разделся, лег и накрылся одеялом: решил сказаться больным. Меня и правда знобило, во всем теле была ломота, и потому до самого вечера я не выходил из комнаты.

Первой вернулась с работы телефонистка. Через час пришла хозяйка, и я слышал их разговор за стеной.

— Потеряла полдня, а на выставку так и не попала. Все забито школами и организациями, — жаловалась барышне хозяйка. — А этот наш дома? — спросила она и, понизив голос, что-то еще добавила в мой адрес, надо полагать не слишком лестное. Барышня возражала, ссылаясь на то, что в комнате у меня темно и тихо.

— А может быть, и он пошел к нему, — высказала предположение она.