Избранное

В сущности, она довольна жизнью. Если бы все оставалось по-прежнему и она бы сидела в Еловом Долу старой девой, на которую сваливают всю тяжелую работу, она стыдилась бы самой себя и пряталась от всех. Некрасивая, она не выйдет замуж, не заметит, как пролетят ее девичьи годы и, вероятно, никогда не узнает тихих радостей домашнего очага. Но она уже исходила всю Югославию, познакомилась с тысячами людей; ей кажется, что она завладела целым миром; где только будет что-нибудь строиться, происходить, там будет и ее место, всякое справедливое дело она будет защищать, и каждый честный человек найдет в ней самого верного друга.

Перевод Е. Рябовой.

Из сборника «Время: военное» (1952)

СТРАХ

За прилавком, подперев подбородок правой рукой, сидела женщина. На лице у нее застыло выражение усталости и тоски, какую обычно вызывает послеполуденный зной на Адриатике. Было четыре часа дня — время, когда солнце еще печет, а камни уже начинают отдавать накопленное за день тепло. В мертвой, ничем не нарушаемой тишине шуршали открытки, которые одну за другой в нерешительности перебирал маленький смуглый итальянский лейтенант в зеленой форме, в новеньких желтых сапожках, с револьвером на ремне. Лавчонка, вся заставленная стеллажами с заколками для волос, иголками, флакончиками дешевых духов, карандашами, авторучками, зубной пастой и гуталином, насквозь пропахла бриллиантином и табаком.

Женщина, худая, со впалой грудью, была в черном платье неопределенного фасона, свисавшем с ее узких плеч, как с вешалки, на жилистой увядшей шее болталась тонкая цепочка с большим желтым крестом. Темные волосы, спутанные, растрепанные, были небрежно заколоты костяными шпильками, на кончике острого носа сидела черная родинка, а верхняя губа и подбородок заросли редкими волосами. Сквозь стекло витрины, между игрушками, гребешками, шкатулками из ракушек и стеклянными бусами в лавку проникали лучи солнца, ложившиеся пятнами, как через крону дерева; перед витриной на улице, разглядывая, вероятно, огромный пестрый волчок, служивший рекламой лавчонки, стоял молодой человек в кепке и рубашке с короткими рукавами. Лица его она разглядеть не могла, так как солнце светило у него из-за спины прямо ей в глаза.

Лейтенант, видимо, отыскал то, что ему хотелось, и подошел к прилавку.

— Сколько? — спросил он, положив перед ней открытки.

Женщина начала их считать и два раза ошиблась — пальцы словно склеились оттого, что она чувствовала на себе взгляд молодого человека, того, с улицы.

— Пятьдесят лир, — сказала она наконец.

Лейтенант засунул открытки в нагрудный карман, расплатился и направился к дверям. Молодой человек за стеклом исчез — наверное, отошел влево.

— Дайте-ка мне еще флакончик чернил! — Итальянец остановился. — Нет-нет, не этих. Вон тех. — И он указал на какие-то склянки, стоявшие за спиной у хозяйки.

Женщина лениво, не вставая, протянула к ним руку — молодой человек снова появился на том же месте. Он по-прежнему наблюдал за тем, что происходит в магазинчике.

Лейтенант потребовал еще карандаш, кусок мыла и бритвы; он, вероятно, получил жалованье и не знал, на что его потратить здесь, в этом сонном городишке. Молодой человек, точно вдруг решив, что купить, отделился от витрины, подошел к дверям лавки и открыл их. Женщина увидела, как по улице быстро, стараясь держаться поближе друг к другу, насколько позволяли их широкополые шляпы, прошли два карабинера в черных рубашках.

Теперь в тесной лавчонке было уже трое. Молодой человек прошел к самой дальней полке и, стоя спиной к прилавку, тоже начал перебирать открытки. Лейтенант снова достал бумажник; в лавку вошел солдат, увидев офицера, он вздрогнул и подтянулся.

— У вас есть книжки с любовными письмами? — спросил он.

— Нет, — ответила женщина, сгребла, не считая, деньги, оставленные лейтенантом, и бросила их в ящик. Солдат отдал честь и вышел. Лейтенант еще раз оглядел все, что было в лавке, со скучающим видом скользнул взглядом по полкам, затем не спеша открыл дверь, вышел и закрыл ее за собой. Молодой человек по-прежнему стоял лицом к стене.

Наступила тишина. Женщина отогнала мух, жужжавших вокруг ее головы, и взглянула на витрину: на улице не было никого. Молодой человек повернулся, не торопясь подошел к прилавку, держа в руке открытки, и стукнул рукой по доске. Женщина подняла на него глаза; из-под козырька своей кепки он смотрел прямо ей в лицо.

— Сколько с меня? — спросил он.

— Тончи! — воскликнула женщина. — Ты что, с ума сошел?

Теперь перед витриной остановился солдат. Он лениво взялся за ручку двери и заглянул в лавку; молодой человек отошел в сторону и опять повернулся к полкам.

— «Popolo d’ltalia»[8]? — спросил с порога солдат.

— Niente giornali[9], — быстро ответила женщина.

Молодой человек, стоя лицом к стене, снова стал перебирать открытки. Они продолжали разговаривать, не глядя друг на друга.

— Тончи… тебя же ищут! — сказала женщина.

Опустив руки под прилавок и сжав их коленями, она вся подалась вперед. На скулах у нее выступили красные пятна.