Избранное

Бывали и хорошие периоды, иногда довольно длительные и по-настоящему счастливые. Один или два раза — когда его жена и дочь на месяц уезжали из Белграда или когда ему удавалось, сочетая свои и Миленины дела, взять ее с собой в служебную поездку в Италию, во Францию, или в Швейцарию, или в Германию, где они могли чувствовать себя совершенно спокойно, не опасаясь встретить знакомых. Несколько раз им удавалось в одно и то же время уехать из Белграда и вместе провести небольшой отпуск — то летом, то зимой, где-нибудь на пустынных островах в Адриатике или в каком-нибудь заброшенном словенском селе. Как и всегда в подобных связях, бывали моменты, когда они вдруг становились ближе и дороже друг другу или когда кто-нибудь один из них, оказавшись в затруднительном положении из-за каких-нибудь личных, служебных или общественных дел, искал и находил в другом и помощь и просто поддержку. Бывали приятные мгновения после длительных разлук, когда оба они начинали скучать друг без друга, случалось так, что он или она неожиданно проявляли какую-нибудь свою хорошую черту, до тех пор не известную другой стороне. Или в каких-то общих вопросах, касающихся моды, вкуса, общественных нравов или политики, их мнения совпадали, или когда они вместе, хоть это и случалось не часто, вместе радовались своим победам — премиям за ее проекты или его деловым успехам. Но поскольку связь их была весьма длительной, бывали и дни, когда они надоедали друг другу, когда одного начинали раздражать привычки, поступки, оценки или реакции другого, в том числе и совершенно незначительные мелочи: его склонность к полноте, некоторая неряшливость или, например, ее разборчивость в еде, брезгливость и болезненная страсть к личной гигиене; крестьянская грубость, проявлявшаяся у него в выборе выражений и особенно ругательств, да и в бесстыдстве в интимных отношениях, которое, по ее ощущению, граничило с извращенностью; его, напротив, раздражало то подчеркнутое целомудрие, которое она проявляла в любви. И точно так же, как временами у обоих возникало ощущение, что они бесконечно дороги друг другу, необходимы, незаменимы — и это трогало и воодушевляло обоих, — так же точно в течение этой их длительной связи наряду с мелкими ссорами бывали и довольно резкие столкновения, приводившие к долгим и с трудом преодолеваемым разрывам, причиной и поводом к которым чаще всего бывала скрытая или открытая ревность Лукича.

Милене, казалось, это чувство было чуждо. Во всяком случае, та открытая ревность, которую проявлял он. Всегда и во всем деликатная, она строго следила за тем, чтобы ничем, ни единым своим движением не нарушить неприкосновенность его брака и семейной жизни. Она никогда не писала ему писем, не звонила по телефону домой и ни разу ничем не дала почувствовать, что хотела бы, чтобы он покончил со своей, в сущности, достаточно бессмысленной семейной жизнью. Она никогда не позволяла себе выразиться неуважительно о его домашних, даже если речь шла о возрасте или внешности его жены или об уме и способностях его незадавшейся дочери. Ни разу из пустого женского любопытства она не выразила желания познакомиться с супругой Лукича, держась все время так, будто ее и не существует; когда же однажды они случайно оказались вместе в обществе, то Милена вела себя гораздо естественнее, чем Лукич, любезно и внимательно беседуя с его женой. Это, однако, вовсе не означало, что Милена лишена самолюбия и что ее не задевали некоторые его поступки, бывшие следствием его двойной жизни. То, что, например, пробыв какое-то время с ней, он начинает нервничать и явно торопиться домой; что он входит вместе с ней в зал кинотеатра, только когда уже начинают гасить свет; что в кафе или ресторане он всегда садится спиной к выходу, скрываясь от посторонних взглядов; что он иногда на людях отталкивает ее от себя, если она забудется и идет слишком близко к нему или возьмет его под руку. Не то чтобы она стремилась выделяться или была слишком требовательна, но все эти страхи и предосторожности оскорбляли ее, глубоко задевали ее самолюбие, свидетельствуя о том, что она представляет для него ценность только в постели или за закрытыми дверями комнаты, где они могут оставаться вдвоем. И хотя она никогда с ним об этом не говорила, Лукич мог и в ее молчании почувствовать оттенок гнева, недовольства да и ревности — не столько потому, что у него, кроме нее, есть еще и жена, сколько потому, что он не уделяет ей того внимания, какого она заслуживает. В такой напряженной ситуации достаточно было малейшей небрежности с его стороны, чтобы она умолкла и перестала ему отвечать. Наступало полное молчание, что портило настроение и ему, и такие ситуации приводили обычно к некоторому взаимному охлаждению.

Гораздо тяжелее было то, что он не мог удержаться от припадков ревности, что у него, вообще меньше способного к самоконтролю, выражалось намного откровеннее, куда более бурно и примитивно.