Избранное

Лайош двинулся по улице, заглядывая сквозь решетки оград: нет ли где недоконченной работы, где бы он мог пригодиться. Но кругом он видел только старые, ухоженные сады; в одном над свежим зеленым газоном вращалась, разбрасывая вокруг веер брызг, удивительная поливальная машина. Наконец он нашел недавно построенный дом, склон перед которым спускался ступенчатыми террасами, выложенными по краям плоским камнем. На некоторых ступенях камень еще лежал в грудах, ожидая своей очереди. «Вот это самая для меня работа», — подумал Лайош, подходя к калитке, украшенной чугунными листьями. Но калитка была на запоре. Он собрался с духом и позвонил. Из дому вышла миловидная, с округлыми, крепкими бедрами женщина — по всему судя, служанка. «Что надо?» — спросила она через калитку. «Не нужен ли поденщик? С камнем работать», — объяснил Лайош. «Свой садовник есть», — коротко ответила та и ушла. Из глубины сада появился мужчина в рубашке — наверное, это и был садовник — и поинтересовался у женщины, что надо этому парню. «Что за настырный народ — уже в ворота звонят», — услышал Лайош ее слова. Он поспешил повернуть за угол и затем еще дважды свернул, чтоб уйти как можно дальше от служанки с округлыми бедрами. Потом, сам дивясь, откуда у него столько сил, он звонил подряд чуть не в десяток калиток. «Что надо?» — «Работу ищу». — «А звонить чего? Ворота открыты». — «Я работу ищу». — «Нет у нас работы», — слышал он. «И так людей больше держу, чем нужно», — ответил ему какой-то барин, сам подошедший к воротам. «Гравий носить, корты ровнять, бассейн строить», — перечислял он свои возможности. «Ничего не надо», — захлопывалась калитка. На следующем углу он остановился, чувствуя, что больше не может звонить. Присев на камень, он просунул руки за спиной в прутья ограды и повис так: верхняя половина тела — словно у распятого на кресте, нижняя — как у присевшей отдохнуть старухи. Он опять вспомнил сестру. «Подлая», — твердил он про себя, стиснув зубы. Потом, поднявшись, взглянул на табличку. Над названием улицы мелкими буквами значилось: «Холм роз». У Лайоша даже в глазах помутилось от ярости. Стало быть, он все-таки на Холме роз бродил целый день. Может, прямо под окнами у сестры мучился от жары. Пока та белый хлеб крошит в кофе со сливками, у него в брюхе лишь вода булькает, которой прочищали трубы.

Собрав свои силы, Лайош быстрым шагом двинулся дальше из города, в горы. Вскоре он вышел куда-то, где дома были реже, да и деревья в садах слабее, моложе. Здесь чаще встречалась незаконченная работа, но Лайош более не звонил у ворот — лишь брел, потеряв надежду, в этом обманчивом лабиринте возможностей. Временами он замечал, что плачет от отчаяния, потом долго не чувствовал ничего, кроме своих ног: раз, два, раз, два, отмеряли шаг ноющие колени. Должно быть, он уже вышел из города: с ближней горы спускался еловый лес, солнце снизу заглядывало под мохнатую его зеленую шапку. Подул ветер; в ветре навстречу Лайошу шагал высокий худой человек — пиджак наброшен на плечи, крупный нос торчит клювом, под расстегнутым воротом рубашки ходит кадык. Глядя в книгу, человек декламировал что-то на незнакомом языке. Лайош давно уже отказался от мысли к кому-либо обращаться. Но человек этот так отличался от всех других, что уже этим внушал доверие. «Не извольте сердиться, барин, из деревни я, не могу работу найти. Нет ли у вас в доме чего: копать, щебень таскать, я на все согласен». Худой закрыл книгу, заложив ее пальцем, и перестал декламировать. «Очень сожалею, но дома у меня нет, и щебень мне не надо таскать», — сказал он и развел руками, чтобы хоть сочувствие свое показать. «Может, у кого из знакомых…» — все на что-то надеялся Лайош. «Знакомые у меня в основном честные люди», — ответил худой улыбаясь. Лайош посмотрел еще на него, потом, не желая больше мешать, двинулся было дальше. Но тот вдруг остановил его: «Вы не очень спешите? Идемте-ка, проводите меня до автобуса». По дороге он не разговаривал с Лайошем, читал дальше стихи на каком-то непонятном, вроде еврейского, языке. Словно хотел себя испытать: сможет ли наслаждаться поэзией рядом с такой нищетой. Лайош, погрузившись в тупое отчаяние, шагал позади, в глазах его плыли разноцветные кольца, и он размышлял о том, что будет, если треснуть тощего барина кулаком по затылку. «Я пошел», — сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти. «Постойте-ка». И господин заскочил в лавчонку у остановки. «Работы я вам дать не могу, но вот разве один день под солнцем…» — и он сунул в руку Лайошу монету из размененной десятки. Лайош долго глядел ему вслед и, когда худой барин скрылся из виду, разжал пальцы. На ладони лежала монета в пятьдесят филлеров. Лайош не знал, радуется он или сгорает от стыда. «Попрошайкой стал… колбасы на них куплю… видела бы ты это, Мари», — прыгали у него в голове слова.