Избранное

Однако мучительное напряжение все же отпустило его; он чувствовал лишь слабость и желание плакать. «Попрошайкой ты стал, Лайош», — повторял он слова, сильнее всего ранящие душу. Но грусть, растекающаяся в груди, была сладкой грустью, к ней примешивался уже запах теплого хлеба. Теперь, когда в руке у него было пятьдесят филлеров, «один день под солнцем», как сказал тот барин, Лайош уже спокойно брел обратно в город. «Видишь, Мари, до чего я дошел: попрошайкой стал», — с вялым укором снова и снова обращался он к сестре, и в усталом мозгу его роились воспоминания: «На-ка, Лайи, хлебца с вареньем», «Лайи, опять у тебя под носом сыро!», «Вот крайцар, Лайи, сбегай в лавку», «Леденец тебе принесла, бери, ешь». «Не знаете, барин, где тут улица Агнеш?» — вдруг спросил он встретившегося мужчину. «А, улица Агнеш? Это и есть улица Агнеш», — подозрительно посмотрел на него прохожий. Лайош подошел к ближайшим воротам и посмотрел на номер. Сестра служила в третьем доме отсюда.

Лайош даже забыл про монету, зажатую в кулаке. Он вдруг почувствовал, что у него нет сил ни идти в город, ни приблизиться к дому, где находилась его сестра. Он кружил по улицам вокруг заветного квартала: то входил на улицу Агнеш сверху, с горы, то снизу — и каждый раз проходил мимо дома по другой стороне. Он подумал: как все-таки странно, что в таком огромном городе, совсем не помышляя об этом, он вдруг оказался у ворот сестры. Словно сам бог взял его за руку и привел сюда. Наверняка бог, кто же еще? И неверными шагами он пересек улицу.

Калитка оказалась открытой, и вот он уже стоял с колотящимся сердцем на крыльце, испуганный пронзительным звонком, раздавшимся за дверью. Наверное, это был самый тихий дом и самый громкий звонок, с какими ему довелось иметь сегодня дело. Дом молчал, и Лайош уже вздохнул было с облегчением: может, никого нету. Но тут в ленивой вечерней тишине послышались чьи-то шаги, быстрые, четкие, и из стремительно распахнувшейся двери высунулся худой смуглый мужчина. Весь он составлен был из длинных, тонких костей, плечи торчали углами, глаза прятались за очками с толстыми стеклами. Лайош ждал, что дверь ему откроет сестра. Увидев этого барина, похожего на музыканта — наверняка сам хозяин, кто же еще? — он позабыл все приготовленные слова. «Что угодно?» — вежливо осведомился барин. «Сестру я ищу, Маришку Ковач. Она писала, здесь служит». — «А, вы брат Маришки?» — переспросил барин, раздвинув губы в приветливой улыбке. Рот у него был широкий, и, когда он улыбался, над крупными желтыми зубами выглядывали десны полоской шириной с палец. Барин открыл дверь в кухню. «Маришка!» — позвал он дружелюбно. Вошел в кухню и крикнул громче: «Маришка!» Потом совсем исчез; слышно было лишь, как он зовет: «Маришка, к вам брат пришел!» Лайош не слышал, чтоб кто-нибудь откликнулся на зов, но барин через минуту вернулся. «Она внизу была, в привратницкой», — сказал он и, прежде чем уйти к себе, в знак расположения еще раз показал Лайошу десны.