Избранное

Он уснул, а Лайош, не в силах лежать, поднялся и сел на соломе. Он не мог понять, почему у него так теснит грудь от речей хромого. Когда он сам на скамье в Варошмайоре тискал в мечтах розовую ногу барышни, садившейся в автобус, все в нем дрожало горячей и сладкой дрожью. Теперь, от рассказов хромого, ему стало невыносимо грустно. Не то чтобы Лайоша мучили какие-то неприятные мысли — сама жизнь вдруг сгустилась в нем и давила на сердце. Высоко подтянув колени, он прижимался щекой к ним, косясь на дверной проем. Звезды изумленно глядели на него с высоты, словно он вдруг поднялся в гробу. Лайош тихо выбрался из сарая. Далеко внизу сиял город. Во тьме от него ничего не осталось, только окна и фонари, но эти бегущие вдаль, извивающиеся, перепутанные цепочки напоминали о многом: о витринах мясных лавок, о женских чулках, автомобилях, официантах в кафе, о постельном белье, отделанном кружевами, о высоких зданиях, садах с лампионами, высвеченных синеватыми огнями дорожках, вечерних киосках. На крыше какого-то дома мигала и прыгала световая реклама — то гасла, то вспыхивала, словно билось сердце в груди невидимого человека. Лайош подумал о своей механической тележке и о ничтожности этой идеи перед бесконечностью жизни. Достигнет ли он, пусть через много лет, такого, что хоть одна лампа будет гореть для него в этой россыпи земных и небесных огней? Грустный, сидел он над электрическим морем. Но было и нечто завораживающе прекрасное в этой грусти. Душа, переполнившись ею, расправлялась, росла, как грудь от глубокого вздоха.

Так было и в следующие ночи. Лайош едва дожидался момента, когда можно будет выбраться на открытый воздух. Вполуха слушал он переходящее в сон бормотание хромого про девочек на конфирмации и про знаменитых пловчих. Пока тот говорил, Лайошу не хотелось его обижать, но часто он уже на коленях ждал его первого всхрапа, чтобы скорей оказаться на улице. Вокруг в темноте лишь угадывались груды досок и кирпичей; в канавах фундамента твердел, стыл бетон; подальше на высоком столбе над оставшимся здесь с давних времен домиком виноградаря горела единственная в окрестностях лампочка. Порой с дороги слышались шаги какого-нибудь припозднившегося господина или дамочки. Иные насвистывали, напевали, чтоб прогнать страх. Лайош бродил по люцерне, потом, встав на штабеле кирпича, представлял себя то будущим королем этого города, то несчастным, обездоленным рыбаком на прибрежной скале в тридевятом царстве.

Дни меж утром и вечером заполнены были хождением, дремотой, разговорами. Лайош прилежно готовился к новой жизни, жизни строительного рабочего, не желая, чтобы на этой стезе его застигли врасплох. В беседах с хромым он потихоньку выведывал тайны строительного дела, стараясь, чтобы и матяшфёльдский опыт его все-таки не канул во мрак. Старый каменщик и столяр Шкрубек в рассказах его представали солидными, прославленными мастерами (ведь и то сказать: какой-нибудь плохонький мастер не удержится в таком дачном месте); но, расхваливая, например, работу старого столяра, Лайош то и дело вставлял, для сравнения как бы, необходимые ему вопросы: ну а здесь какие будут рамы стоять, да какие ставни пойдут на окна, да чем будут штукатурить стены. Слыша незнакомые понятия — «ролетта», «семпернова»[21], он лишь кивал: ага, мол, конечно, они тоже все это делали. Ниже по улице было несколько недавно построенных вилл. «Слушай, а ты можешь отсюда сказать, какая облицовка вон на том доме?» И когда хромой бросал с презрением, мол, там и видеть нечего, прессованный кирпич, Лайош одобрительно качал головой: дескать, глаз у тебя хороший — и шел, чтобы рассмотреть для себя облицовку. С хромым оказалось нетрудно быть на равных. Никаких особых планов со строительным делом он не связывал, а оборки на платье у Маришки и серьезный, умный взгляд с лихвой обеспечили Лайошу тот ценз требований, которые безработный портняжка, ставший поденщиком, мог предъявить к друзьям. Но из осторожности Лайош не бросил задавать наводящие вопросы. «Ну а склепы тебе приходилось строить? Мы в Матяшфёльде брались и за склепы. На крыше большой такой крест был… А как ты думаешь, господин Водал сможет сам построить плоскую крышу? А теплоизоляцию другие мастера будут делать? В Матяшфёльде тоже другие делали, оно все же надежней. Ты видел, как утеплитель кладут? А террасу чем будут выстилать? Этернитом? Тоже неплохо. А эту железную балку куда господин Водал поставит?» Так из груд материала, громоздившегося у канав и сарая, и из ответов хромого в голове Лайоша строилась вилла: две большие комнаты внизу, из одной деревянная лестница ведет на второй этаж, где еще две комнаты и ванная. К первому этажу примыкают подсобные помещения, над ними — большая, метров на десять, терраса; после ужина господа будут любоваться оттуда освещенной Крепостью и гадать, что это там, вдалеке, за прямая дорога с фонарями — это о шоссе в Матяшфёльд.