Избранное

Когда он шел обратно, барыня подписывала бумаги подмастерью-паркетчику, только что принесшему свое снаряжение. За этот один круг у Лайоша вдруг столько скопилось всего на душе, что он просто не мог молчать; особенно дразнило его, вырывалось наружу имя Тери. Лайош чувствовал, что не успокоится, пока не поговорит о Тери с хозяйкой. Он подождал, пока та кончит с бумагами, и рассчитал свой маршрут, чтоб на обратном пути снова с ней встретиться. «А как вы думаете, барыня, — заговорил он, глядя серьезно ей в глаза, — пошла бы та Тери за человека вроде водопроводчика? Он ведь футболист». Он намеренно сказал «та Тери», чтобы не сразу выдать свое отношение к ней. Но барыне и полвзгляда было достаточно, чтобы по срывающемуся голосу, по бледности, снявшей румянец со щек, по уныло опущенной тачке окончательно убедиться в том, что она уже раз или два и так замечала раньше, да в суете тут же позабывала. Робкое, стыдливо скрываемое чувство, угаданное ею в этом большом и нескладном парне, даже здесь, возле дома, забытого богом и мастеровыми, пробудило в ней женскую страсть поиграть с чужим сердцем, как кошка с мышью. «Если б у нее голова была на плечах, так хоть в ту же минуту, — ответила она серьезно, будто думая лишь о счастье своей служанки. — Да только нет у нее головы. Если б была, то не было бы ребенка…» Лайош не совсем понял, хорошо это или плохо, что у Тери нет головы на плечах. То, что водопроводчик ей не нужен, — хорошо; но если ей надо что-то большее, то ему, Лайошу, на что тогда надеяться? «Вы так думаете?» — спросил он, самим тоном прося барыню говорить дальше. «Ей бы радоваться, что сумела хорошего мастерового поймать на свою белую кожу да мордашку невинную. Только Тери попробовала уже господ, руки в мозолях теперь грубы для нее…» Хозяйка сказала это с осуждением, но под опущенными веками блеснул на мгновение лукавый взгляд, оценивая впечатление от этих слов. Свет потемнел в глазах у Лайоша, даже в небе не было ничего, кроме земли, комьев, ям. К грубым, в мозолях, рукам относились ведь и его руки. Теперь уже ему было обидно, что Тери брезгует пойти за его противника — водопроводчика. «Не ей бы гордиться-то, — сказал он. — Коли дитё у тебя, много не навыбираешь». Барыня наконец пожалела эту бедную рыжую голову. «Вот и я говорю ей: радуйся, если найдется порядочный человек, вырастит ребенка, которого ты в подоле принесла». «Сколько же лет тому ребенку?» — спросил Лайош все еще мрачно, но слегка оттаяв от «порядочного человека». «Да нисколько еще. Он этой весной родился. Я ее и рожать устроила в частную больницу». «Да?» — сказал Лайош, и глаза его бродили где-то меж тачкой и хозяйкиным лицом.

Тут звякнули на дороге судки. Пока они разговаривали, Тери незаметно подошла к участку. «А мы как раз про вас говорили, Тери», — сказала барыня. «Да?» Синие глаза сияли перед Лайошем последним блеском осеннего солнца. Лайош вдавил колесо тачки в какую-то ямку. Неужто барыня скажет Тери, что он расспрашивал про ребенка? «Лайош вот хочет знать: пошли бы вы за водопроводчика?» Тери рассмеялась, но выглядела она глуповато. «А зачем ему это? Может, хочет кого-то получше предложить?» Лайош толкнул тачку. «Шутит барыня», — сказал он, потупив глаза. Когда спустя долгое время он вновь появился из-за угла дома, барыня и Тери все еще пересмеивались. И замолчали, едва он вывез на тропку нагруженную с верхом тачку; потом обе одновременно взглянули на него, затем друг на друга — и веселье еще раз проступило румянцем на их лицах. Словно вовсе и не были они госпожой и служанкой; словно в Абафалве шли в церковь две закадычные подружки в цветастых блузках и, увидев идущего навстречу парня, переглянулись и усмехнулись… И хотя эта сцена не очень походила на то, что Лайош себе представлял один на один с лопатой, однако это все-таки был тот самый тройственный союз, с какой бы глупой физиономией ни шел он мимо них со своей тачкой. Две лукавые женщины и молодой парень, влюбленный в одну из них, — какая обычная, трогательная человеческая ситуация. И Тери по крайней мере все теперь знает.