Избранное

— Ну вот, вы этого хотели; теперь начинаются волнения, как я и предсказывала, и бог знает чем все это кончится.

Но веселое лицо баронессы уличало Хильдегард во лжи. В конце концов переселение прошло гладко. Баронесса оставалась веселой и в последующие недели становилась все веселей, она никогда еще не чувствовала себя так хорошо, уверяла она многократно. Весело отпраздновали рождество; заснеженный лес заглядывал в окна. Хильдегард в последний момент из-за простуды отказалась приехать, и это немного омрачило настроение. Но ненадолго.

ИСТОРИИ ПОСЛЕ ИСТОРИЙ ГОЛОСА ИЗ 1933 ГОДА © Перевод А. Карельский

Стихи. Год тридцать третий. Година из годин.

Грядет страна прощанья, подземный гул глубин!

Не обольщайтесь, люди,—
наш род неисправим.
Мы весь свой век пребудем
в хмелю, в чаду, в крови.

Мы алчем смертной кары,

милы нам плеть и кнут —
пусть татя их удары
до ребер обдерут.

Хрипя в тисках гарроты,

пусть злостный еретик
извергнет вместо рвоты
синеющий язык.

От гильотины славной

немал прогрессу прок,
и так бежит исправно
сквозь стул электроток.

Удавки из резины

скользят вдоль рей стальных,
и так висят картинно
по пять персон на них.

О, немцы все измыслят,

им стыд глаза не съест,
по чертежам расчислят
Голгофы новый крест,
подгонят по размерам
все скрепы у него,
чтоб бравым инженерам
к ним привинтить Того.

Обнажи главу и почти память жертв.

     Ибо только смертник, кому небо с овчинку,
     заметит колеблемую ветром травинку
     меж булыжниками под виселицей.
     А вы, для кого пролить кровь так просто!
     Все, что от бесов, — слепо,
     все недозволенное — слепо,
     все призраки — слепы,
     и никто не увидит прорастающую травинку,
     если сам не ведает роста.
     А ведь каждый
     был ребенком однажды.
Никогда не славь смерть,
не славь смерть, приносимую человеком человеку,
не славь то, что постыдно.
Но имей мужество сказать: «Пошел к черту!» —
если кто-то во имя так называемых убеждений
призовет к убийству ближнего твоего; уж тогда,
воистину, лучше грабитель,
убивающий без всяких догм.
О, унизительная жажда самоунижения,
тоска по кату, голос тайного страха,
тоска всех слишком зыбких догм!
Обнажи главу, человече, и почти память жертв!
     Дурное тяготеет к дурному;
     призрачно-жуткие человеческие жертвы —
     кто их приносит? Призраки.
     Вот он, призрак, сама недозволенность:
     стоит в комнате, Насвистывает,
     обыватель-призрак, приученный к порядку!
     Он умеет читать и писать,
     он пользуется зубной щеткой,
     идет к врачу, если вдруг заболел,
     чтит иной раз отца и мать,
     но вообще озабочен лишь самим собой
     и все же он призрак.