Избранное

— А я не хочу допускать даже и того, чтобы этот круг обязанностей зависел от времени… Человек несет ответственность за цели и задачи, которые он ставит перед собой; во все времена он обязан сообразовываться с интересами общины и государства, и, когда он этим долгом пренебрегает, время превращается в хаос. А его задача — формировать свое время, и он формирует его в государстве, и государство для него — наивысший и наипервейший долг.

Тайна времени, тайна его пустоты! Почему круг человеческих обязанностей изменяется во времени? Беспредельно простираются сквозь время сатурновы сферы, неизменные во все времена, но душа — узница времени; и за пределами поверхностной временности, в глубинах неба и земли покоится познание — цель человеческая.

— Вечный наш долг — это познание, всегда оно будет божественной задачей человека.

— А осуществляется оно в государстве, — Цезарь взглянул на него почти вызывающе, хотя выражение озабоченности и беспокойства не исчезло с его лица.

Что есть время? Что есть изменение круга человеческих обязанностей, совершающееся по его велению? Каким таинственным образом оно из себя самого рождает перемены и что это за перемены, если все в конце концов возвращается на прежний круг? Куда они плывут? Как качается ладья…

— Познающий человек… приятый временем… погруженный в него…

— Напротив, Вергилий, он держит время в своих руках.

О, изменялось не время, а само познание — иногда медленно, иногда совсем останавливаясь, затягиваясь болотной тиной, — чтобы потом снова обрушиться гремящим водопадом… Познание сути бытия, обнимающее все сущее, необъятная сеть законов, предлежащая познанию и диктующая человеку символы его веры, великая мировая сеть, в зыблющихся ячейках которой бьется человек и которую сам же он должен неустанно и старательно плести, дабы все, все охватывала собою и не рвалась мировая ткань; таинственно слитое с бытием, вместе с бытием расширяясь и преображаясь, таинственно преображая в своих глубинах сущее в познанное, — вот так шествовало познание, так должно оно было продвигаться вперед на благо творения, на благо времени, превращающего творение в реальность; ибо не что иное есть время, как изменение познания.

— Человек и прият мирозданием, и держит мироздание — держит творенье — в своих руках… О Август, это и время и все же не время; лишь в труде познания человек воплощает образ времени.

— Никогда я не соглашусь с тем, что время якобы сильнее человека…

— Сильнее времени одна судьба, и в ней сокрыта последняя тайна всех времен. Ибо ее заповедь смерти — закон даже для мирозданья, закон даже для богов; но снова и снова уравновешивает чашу ее заповедь возрождения, ее повеление как богам, так и человеку: не дать порваться мировой ткани, снова и снова надвязывать нить и вот так в неустанном труде познания, одновременно и познавая и открываясь познанию, на веки вечные сохранять творение богов и самих богов. Клятвой познания связаны боги и люди.

— Время есть всего лишь изменение познания, и ничего больше, Август, и тот, кто обновляет познание, определяет и дальнейший ход времени.

Август не слушал.

— И никогда я не соглашусь с тем, что наше время ничтожней, чем, скажем, время Эсхила; о нет, оно во многом даже не в пример величественней, и я могу по праву гордиться, что внес в это величие свою лепту. В большинстве областей мы значительно превзошли греков, равно как и наши знания постоянно растут и обогащаю гея…

— О Август, мы говорим о разных вещах… На поверхности наши познания могут расширяться, а ядро познания может при этом усыхать…

— Значит, скажем, мои дела — тоже только символы поверхностных преобразований? — Август был уже не просто обеспокоен — он явно был оскорблен, он давал отпор. — Уж не это ли ты имеешь в виду?

Тайна времени! Сатурнова тайна познания! Тайна велений судьбы! Тайна клятвы! Свет и тьма, соединенные в двуцветную сумеречность, постепенно раскрываются семицветной радугой земного творения, но, когда преображение бытия достигнет ступени всеохватного познания и станет неизменным благодаря этой цельности, тогда остановится и время — не в застойном спокойствии озера, а в вечно длящемся миге всеомовения, так что в реальности такого новорожденного дня семь цветов сольются в последнее единство, в сияние новорожденного рассвета, сияние цвета слоновой кости, пред коим потускнеет всякий земной свет и померкнет всякая земная реальность, став лишь смутным намеком, лишь зыбкой игрой линий.

— Твои дела — веление времени, Цезарь; выполняя его, они облегчают и выполнение велений судьбы, ибо они нацелены на обновление познания, в котором возродится снова творение во всей его божественности.

К презрительно-демонстративному отпору примешивалось теперь и явное разочарование:

— То, что лишь нацелено на познание, не есть само познание.

— Твое главное дело — мир, дарованный Риму.