Избранное

Лейтенант Йоппери пришел к выводу, что мама не знает, чем бы здесь заняться. До сих пор деревенская жизнь была ей незнакома и непривычна. И, кроме того, здесь она почти совершенно чужая… Она настоящая беженка, как и тысячи других людей. Вот и ей приходится «страдать за отечество». А может быть, у человека должно быть нечто такое, что как бы скрашивает жизнь и помогает переносить страдания?

— А почему ты не поехала к Герте или Хелене? Тебе бы, наверно, было лучше со своими дочерьми, к тому же они живут в городе. Ты ведь никогда не любила деревню.

— Но я не настолько глупа, чтобы не знать, где хлеб родится, — сказала госпожа Йоппери. — Потом, города бомбят, а мне это не нравится. Это что-то кошмарное. Скажи, что там, на войне, всегда так?

— Нет, всяко бывает. Иногда просто весело, когда горят бивачные костры… Но финские города в эту войну бомбили всего несколько раз, и больше налетов не будет. Русским не до наших городов. Судя по письмам, сестры немного обижаются, что ты не приехала к ним…

— Откровенно говоря, с Хеленой я не смогла бы долго ужиться, а мужа Герты я терпеть не могу…

— Неплохо сказано! — засмеялся лейтенант.

— Вот так-то, хотя мы и считаемся единодушной нацией! У многих есть ближние, которых и видеть-то не хотелось бы…

— А как ты живешь с хозяевами этого дома?

— Хорошо. Они для меня чужие люди. И пусть они будут какими угодно, но мое дело — воспитывать их. В этом-то и заключается трудность общения с близкими: всегда хочется быть этаким наставником… Хозяева этого дома, кажется, прекрасные люди. Они вроде даже чуточку довольны тем, что в войну горожанам несладко приходится. Витрины пустые, а играми да музыкой желудки не наполнишь. Получая по карточкам паек, горожанин вспомнит про деревню да крестьянина, над которым он раньше смеялся…

— Да, приходится поразмыслить о том, у кого бы мог оказаться хлеб…

— Земля зовет к себе и нас, завзятых горожан, — вздохнула госпожа Йоппери. — Зовет, матушка, зовет… Чем это все кончится?

— Конечно, добром! Только надо набраться немного терпения…

— А не слишком ли много его у людей?!

Лейтенанта позвали в баню. Хозяева одолжили ему необходимую одежду — сам он был настолько свободен от всякого земного скарба, что если бы зимой полез на дерево, то на снегу остались бы только следы… Так он сказал своей белокурой кузине, пользуясь побасенками своего последнего связного. Его костюмы и другие вещи были во время перемирия перевезены в дом матери и теперь стали прахом.

Баня была замечательная, черная. Приятный запашок дыма и несравненная чернота стен были, по мнению лейтенанта, совершенно чудесной вещью. После бани был ужин, яства которого — свежее молоко, пахта — были такой же редкостью. Уставшего от бани и ужина солдата ждала постель, настоящая мягкая постель с простынями, о существовании которых Йоппери забыл так основательно, что даже пришел в изумление, — слишком долго ему приходилось, не раздеваясь, ложиться прямо на землю или на соломенную подстилку!

Все последующие дни Йоппери было несколько не по себе. Правда, он сам шутил по этому поводу и мужественно расхаживал в штатском платье, в котором он был похож на пугало. Это был один из выходных костюмов самого хозяина, маленького, высохшего, но веселого старичка. Теперь тот пошучивал, что и его костюм потребовался при «освобождении» Карелии.

Лейтенант болтался по деревне, побывал и на току и даже пытался поработать, но быстро устал. Потом кликнул собаку и с дробовиком ушел в лес. Успокаивающе тихо шумел вековечный лес. Йоппери подумал — такое ли уж великое дело эта нынешняя война… Лес будет шуметь своим вечным шумом после войны так же, как и раньше. Но лес шумел и в Карелии, хотя там он не успокаивал, а, наоборот, мешал настороженно вслушиваться и что-то скрывал от зоркого глаза. Там приходилось ходить осторожно и держать палец на спусковом крючке. Бывают и такие леса…

Он подстрелил пару зайцев и возвращался довольный. В то же время он угрюмо размышлял: надо же человеку быть таким — убивать всех и вся!

Вечером он сидел в избе, просторной, как церковь, окруженный народом, и рассказывал о фронтовых приключениях. Временами, умолкая, он вдруг замечал, что это стало его неотъемлемой чертой… Где он привык к этому? На войне? Все уже привыкли к тому, что в местах расквартировки войск он сидит, окруженный солдатами, и что-нибудь рассказывает. А какой-нибудь хитрец иногда закидывает вопросик, что-де помнит ли лейтенант такой-то и такой-то случай… И хотя лейтенант отлично понимал, что за этим кроется некоторый подхалимаж, такое внимание всегда как-то трогает…