Избранное

Этого товара скопилось много у меня: вырабатываемый, надо полагать, ежедневно, он не расходовался теперь уже целиком на Сашку, никогда не был нужен Алексею, избыток его, не регистрируемый мною, вероятно, томил меня тоской в свободные одинокие вечера, гонял по вечерним московским улицам в поисках чего-то неясного и вот излился на счастливо найденный объект. Был оценен… Оказывается, вот что любил и слышал во мне этот взрослый несентиментальный мужчина: нежность? Не физическое соответствие в постели, не веселую созастольницу — нежность?.. Не знавший матери, в женщине он искал мать. Почему же та, с которой он был добр, которая всегда была около него, не хотела дать ему так мало?.. «Одиночество вдвоем» — это, оказывается, когда у двоих нет друг к другу нежности…

Пожалев эту женщину, Игорь надеялся, видно, что и она его будет жалеть. Но говорят, добрые поступки не остаются безнаказанными, «не попоивши, не покормивши, врага не наживешь!».

— У меня ведь тоже не было матери, — сказала я. — Я думаю, сиротство и копит желание нежности, мне тоже всю жизнь хотелось, чтобы меня кто-то по голове погладил… Алешка этого не понимает.

— Умерла мама?

Мы с Игорем не разговаривали об отце и моих, связанных с посещением больницы, открытиях подробно. Почему-то мне было неприятно говорить об этом, вину чувствовала.

— Отравилась… — Я помолчала, представив, в какой невыгодный момент вспомнила это. Рассказала Игорю, что знала. Добавила: — Не бойся, твоя не отравится. Это точно. — Потом, сделав над собой усилие (надо ведь быть доброй!): — Позвони… Я же знаю, лежишь и раскаиваешься. Позвони Сашке пойду схожу, она наверняка еще читает. Или лучше в ванну залезу, воду пущу, слышно не будет. Звони.

— Может, ее в морге уже потрошат? Отравилась? — с наигранной веселостью сказал Игорь, но в голосе я почувствовала беспокойство. Он был добрым.

Рая не отравилась, она приехала.

На следующий день, вернувшись после съемок, мы обнаружили ее в номере Игоря. Дежурная открыла ей: она помнила Раю с лета и была целиком, конечно, на ее стороне. Существует ведь самозащитная солидарность жен; наверное, случись это не со мной, я тоже была бы на ее стороне. Рая сидела, забравшись с ногами на постель, в халатике, огненно-рыжая, кареглазая, молодая. Недурненькая, в общем. Где у Игоря были глаза, когда он решил поменять ее на меня?

— Ваши вещи, Анастасия Викторовна, я отнесла к вашей дочери, — произнесла Рая и усмехнулась: — Внуков нянчить пора, а вы…

Я поглядела на Игоря, он молчал.

Есть теория, что необходимо чем-то заняться, чтобы отвлечься от желания подохнуть. Но у меня, например, начисто не было ни сил, ни воли заставить себя двигаться. Просто чтобы не глядеть на Сашку, пошла в ванную и, напустив горячей воды, залезла в нее. Не знаю, сколько уж я там пролежала, закрыв глаза и обливаясь слезами, — верно, не меньше часа, — Сашка постучала в дверь.

— Мама, тебя к телефону.

— Скажи, что меня нет.

— Подойди. Я уже сказала, что ты есть.

Я вытерлась кое-как, накинула халат и подошла к телефону.

— М-м-амочка… — услышала я голос, который узнала и не узнала. — Я п-приду к тебе. Можно?

Это был Игорь, и он был пьян. Я молчала, глядя на Сашку, чувствуя себя зависимой от нее, от того, будет ли она великодушной. Во мне не было гордости, не было оскорбленного самолюбия, было только желание прижать к себе эту дурацкую любимую голову — да что там. Просто увидеть.

— Пусть придет, — сказала Сашка. — Может, путное что скажет. Я ужинать пойду.

Во взгляде ее, скользнувшем не задерживаясь по моему лицу, я поймала превосходство и брезгливую жалость. В такой непотребно-унизительной ситуации она оказаться не могла. Любимый и с детства почитаемый кумир рухнул, но мне было все равно.

Игорь звонил, вероятно, от дежурной, потому что постучался тут же, Саша не успела еще одеться, чтобы уйти. Я распахнула дверь, мне было все равно, нравится это дочери или не нравится. Игорь стоял чуть согнувшись, сцепив пальцы опущенных рук под животом — обычная его поза, когда он чувствовал себя виноватым. Волосы у него разваливались на две стороны, глаза жалко глядели из-под них, лицо — серовато-бледное, как у заправского алкоголика. Видно было, что выпил он много.

— Заходи! — крикнула Саша и, забрав костюм, прошествовала в ванную.

Игорь вошел и опять стоял, обратясь ко мне, и глядел, повинно-жалкий, в чем-то неискренний, но любимый мною.

— Мама… — он качнулся ко мне, ухмыльнувшись пьяно. — Я пришел… Я пьяный, но я помню все. Это было подло, но я скандалов не люблю и слез…

И вдруг, словно со стороны, я увидела женщину, сидящую на постели, не сомневающуюся в своем праве сидеть на той постели. Игоря с виноватым предавшим лицом, трусливо отводящего глаза от моих, спрашивающих. Гнев, ненависть и презрение к себе, жалкой, оплеснули меня, затмили сознание.

— Саша, — крикнула я, — не уходи, ради бога. — И, набрав номер, сказала: — Рая, заберите, пожалуйста, Игоря Сергеевича, он у нас тут с Сашей.

10