Избранное

— А мне в приемной говорят: идите, гражданин, к следователю Кубусидзе… А я почему-то подумал: не наш ли это парень, не с нашего ль Майдана? Что из того, что переехали… жили, помню!

— Да, да, — кивнул Эрлом. — Как вас звать… какое дело привело вас в прокуратуру?

— Сейчас, сейчас, сынок, — старик вытянул из кармана носовой платок, стал вытирать испарину с порозовевшего лица. — Зовут меня Георгий Отариевич Гогоберидзе. Теперь, двенадцатый год пошел, на пенсии я. А был шофером. Водитель первого класса. Вот документы… — Он сунул руку за отворот пиджака.

— Не надо пока документов. Излагайте свое дело, уважаемый Георгий Отариевич.

— Конечно, сынок, по делу я, а как же… Не в нарды ж пришел сюда играть! Но это, сынок, прямо подарок мне, что ты тот самый… из тех, наших Кубусидзе! Послушаешь меня не как чужой, постараешься, наверно, понять старого Георгия… верно?

— Слушаю, слушаю…

— Я вот помню, это в пятидесятые годы было, я на «ЗИСе» тогда работал, трехтонные «ЗИСы» тогда были, с прямыми, как будка, кабинами, давно их нет уже… помню, у серных бань, внизу… ты же, сынок, знаешь, где стояли те серные бани, а?.. останавливает, значит, меня ваша матушка, мама ваша, Лиана, и говорит мне: не отвезешь ли, Георгий, моих детей в деревню, там виноград поспел, пусть виноград собирают… не отвезешь? И я повез вас, кучу малышей, теперь даже не скажу, сколько вас было, но, помню, много… Ты-то, наверно, сынок, совсем маленьким был в ту пору, не осталось на памяти, как ехали вы со мной в деревню?

Какие-то смутные воспоминания шевельнулись в душе Эрлома, выплыли, как волнующие незабытые ощущения, из ее тайной глубины: бешеная тряска расхлябанного деревянного кузова, бурые вихри пыли за бортом, они мчатся куда-то среди зеленых холмов, ветер свистит в ушах, ветер раздувает пузырем его рубашонку, старшая сестра, Венера, весело кричит им: «Вот погодите, цыплята, приедем в деревню!..»

И Эрлом неопределенно роняет:

— Ездили… да.

Старик, коротко взглянув на него, переводит взгляд на жужжащий вентилятор, какое-то время сосредоточенно молчит. Оба они молчат.

За дверью, в коридоре, чьи-то шаги, приглушенные голоса… и этот чертов вентилятор за спиной: жжжи… жжи… Как шмель в спичечном коробке.

Эрлом выдергивает шнур из розетки.

Старик, вздохнув, произносит:

— Сынок, я насчет Анзора Абуладзе.

— Анзор Абуладзе, — машинально повторяет фамилию Эрлом. И, вспомнив, спрашивает: — Автотранспортное происшествие?

— Происшествие, верно, — кивает старик, — беда — не происшествие…

В его обесцвеченных возрастом, жидкой синевы глазах бьется прежнее смущение, худое, в морщинах лицо опять розовеет.

Дело Анзора Абуладзе совсем недавно проходило через руки Эрлома. Дело-то, в общем, не из сложных… Молодой таксист вез трех пассажиров из города на дачу — двух парней и их бабушку; на крутом повороте, при значительном превышении скорости, водитель не справился с управлением — «Волга» полетела с откоса, перевернулась два раза, все мужчины отделались ушибами, а старая женщина погибла. Родственники покойной обвинили милицию в поверхностном, необъективном расследовании обстоятельств аварии, написали несколько жалоб, и дело попало на контроль в прокуратуру, делом этим было поручено заняться ему, следователю Эрлому Кубусидзе…

«Чего хочет старик? — подумал Эрлом. — О чем просить будет?» И, опережая, мягко, но в то же время с категоричными нотками в голосе сказал:

— Мы занимались, тщательно проверили… Водитель Абуладзе согласился с заключением экспертов, что в тот момент он ехал со скоростью не меньше девяноста километров в час. По его вине погиб человек, разбита государственная машина. Виновность Абуладзе доказана, меру наказания ему определит суд. Вот так, уважаемый Георгий Отариевич…

И, поскольку старик, слушая, печально кивал головой, как бы соглашаясь, Эрлом с облегчением и назидательно добавил:

— Закон — для всех и каждого из нас!

— Верно, верно, сынок, — пожевав губами, заговорил старик. — Сам ведь я шофер… И мы, шоферы, знаем: погиб от твоей машины человек — ты в этот миг самого себя под колеса бросил. Жизнь свою бросил. Тяжела расплата бывает. Такая уж работенка: смотри в оба…

— Он вам родственник? — участливо спросил Эрлом.

— Нет, нет… Но этот парень из той деревни, откуда я родом. Сам я с молодых лет, сынок, в городе, а в деревне меня помнят, деревня маленькая, мы все там как родные, все свои, они меня не забывают…

— Это прекрасно.

— Так, сынок, так.

— Что же вас… — Эрлом запнулся, подыскивая нейтральное слово, — что же интересует вас в деле Анзора Абуладзе? В чем-то сомневаетесь?

Старик распахнул пиджак, стянул с коротко остриженных седых волос свою аккуратную, с черной кисточкой сванку, и его узловатые сильные пальцы мяли тонкий белый войлок шапочки, смотрел старик себе в колени, и по напряженному лицу было видно, что он собирается сказать что-то важное для него, мучительное, наверно, да вот боится, что не так скажет, не понят будет… Это — собственная боязнь, нерешительность — вроде бы даже рассердило его, и вот так, сердясь, он выдавил из себя:

— Парень виноват. Да не один он виноват… не один!