Избранное

— Хлебушек, послушай. Мысль шальная появилась — соглашайся только, а то раздумаю! Эти дни, понимаешь, вела я записи в тетраде, деловые. Почти деловые. Хочешь почитать? А после поговорим, обменяемся мнениями… И не обижайся, если что там тебя коснется… Мы же свои. Поспорим, и последнее слово опять же за тобой! Сейчас принесу, и — спать! И что мне, собственно, если ты прочитаешь?! Ты будешь читать, а я буду думать, как ты читаешь!

ИЗ ТЕТРАДИ

I

С ума сойти, вокруг — до раздражения, бессильного бешенства — все расплавленно-белое! Перекаленное, цвета ртути солнце недвижно застряло в зените, и белое, слепое небо. Река, ленивая и тоже нестерпимо-белая, и по ней ползет наш белый, горячий пароход. Жирный капитан в белом кителе и белых брюках нагловатыми, жирными глазами шарит из рубки по хорошеньким пассажиркам. Женщины в белых платочках, и ослепительные газеты в руках у мужчин. Белая, удушливая жара.

Плыву в Русскую.

Наш редакционный шеф отдела Василь Дюков (можно слитно Васильдюков!) поучал меня перед отъездом: «Для журналиста командировка начинается не в пункте назначения, а в дороге. Разевай шире не рот, а глаза. Факты и герои косяком идут…»

Вот эти герои? Он — в солдатской форме без знаков различия, пощипывает жидкие юношеские усики над губой, заметно ломается. Она — такая же молоденькая, курносая, милая, в цветастом платье с немыслимо длинными рукавами. Слушает парня тоскливо, с грустной покорностью, а у него — голос бахвалистый:

— Тут категорически обозначается твоя узость, Нюра, потому как, кроме нашего Нижнепрысковского сельсовета и райцентра, нигде ты не бывала. А у меня юг в глазах, и он меня по-о-омнит! Сто рублей не деньги, десять лет не срок. Поговорка такая, понятно? Ну, ладно, ладно, сказано — напишу сразу!..

Нюру жара сморила. Спустилась она вниз, в салон. Солдат подсел к пожилому дядьке, поинтересовался: видел ли тот Черное море? Не подождав ответа, тут же стал рассказывать, что служил в Крыму и какая у него была хорошая служба, а Черное море, оказывается, синее-синее, и по нему бегают культурные теплоходы… Еще рассказал, что издали, из армии, родительский дом виделся большим, просторным, а приехал — тесно в нем. Друг (тоже, между прочим, младший сержант!) подался в Крым в заводскую военизированную охрану, обещает устроить и его…

— Нюрке вечером на дойку, — вздохнул, — нагорит ей за мои проводы.

— Из деревни бегёшь? — спросил дядька, прищурив один глаз, отчего его небритое лицо стало злым.

— Гарантии там нет, — ответил солдат и тоже пошел в салон.

Вскоре белое знойное безмолвие и однообразие сморили и меня. Но в салоне, как и наверху, все было заполнено солнцем и духотой. Нюра лежала на скамье, подобрав смуглые ноги под платье, дремала. Парень, сняв сапоги, лежал на другой скамье, ворочался и даже постанывал. Через какое-то время поднялся, достал из чемоданчика щетку и банку гуталина, зажал их под мышкой, а в каждую руку взял по сапогу, и в носках потопал на палубу. Обратно принес сапоги, зеркально посвечивающие: все, что было в салоне полированное, стеклянное, латунное, тысячу раз отразилось на их волшебных голенищах. И сам парень, довольный, видно, и собой, и сапогами, уснул сразу — спокойно и безмятежно. Плыву в Русскую!

II

Стерлись для меня имена и лица наших детдомовцев. Мало кто во мне живет: кого вижу иногда или слухи о ком доходят… Разбрелись по белу свету. А о Глебе думала. Казалось почему-то, что живет он непременно в каком-нибудь Валдае или Коврове, работает учителем. Обязательно учителем. Такой тихий, самоотверженный учитель, который ко всему прочему любит отвечать на письма своих учеников и печатает стихи «про природу» в районной газете «Путь к коммунизму». Странно! А он, оказалось, механизатор по профессии, по-прежнему добренький, совестливый и удивляет меня. Сообщил мне, что, по подсчетам американского ученого-физика Лайнуса Полинга (лауреата Нобелевской премии), семнадцать миллионов детей умрет либо будет иметь тяжелые физические недостатки в результате уже проведенных испытаний ядерных бомб.

— Вычитал? Завтра позабудешь…

— А знаешь, — продолжал он, — испытание только одной тысячемегатонной бомбы вызывает выделение такого количества радиоактивных веществ, что это приведет к рождению пятидесяти миллионов детей с физическими и умственными недостатками… Тот же Полинг подсчитал.

— Господи, Хлебушек, — говорю, — нашел тему… Меня пугаешь? Сам боишься?

— Нет. Действительность это, а верить не хочется. Думаешь, думаешь, при чем тут каждый из нас?

— Ну! — не нашлась как ответить ему. — Перегибаешь. — И первое, что на ум взбрело, сказала: — А договор о запрещении такого оружия? А движение борцов за мир?!