Избранное

— Собирают улему. Будут говорить о студенте этом — Рамизе.

— Что говорить?

— Вот этого не скажу, не знаю. А Рамиза посадили в крепость, слыхал?

— Когда?

— Сегодня под вечер. Взяли его люди, которым он говорил в мечети. И передали властям. Вот так. Приходи обязательно.

Он пошел, но тут же вернулся.

— Когда я пришел, твоя жена была не одна.

— А кто был?

— Осман Вук. Он ушел, как меня увидел.

— Верно, зачем-то я ему понадобился.

— Может быть. Мое дело сказать.

Никому не веря, мог ли он верить женщинам? Потому и предостерегал меня, но в этом отношении я, слава богу, спокоен.

Авдага скрылся во тьме, оставив меня в подворотне убитого известием о Рамизе.

Рамиз говорил, как часто он думает о доме и семье, сейчас тоска его еще сильнее. Ненавидя всех Авдаг этого мира, а еще больше их хозяев, призывая угнетенных на борьбу с ними, он мечтал о теплом, дружеском слове. И о любимой девушке. Теперь в крепостном каземате он, наверное, закрыв глаза, рассказывает ей, как жестокие люди тащили его в крепость — не те, конечно, что ждали его, как всегда по вечерам, в мечети,— и как он думает о них и думает о ней — ведь мысли ему оставили. Сейчас он один, ужасающе один, и, наверное, вспоминает о желанном друге, быть может, и обо мне, быть может, мысли его кружат над моей головой, а я их не вижу, только догадываюсь о них.

Наверное, в эту минуту на сердце у него тяжело и горько, черная пустыня простерлась вокруг него до самого горизонта, он думал обо всех, а о нем не думает никто. Он не спит в тревоге и волнении, люди же давно спят глубоким сном.

А может быть, я ошибаюсь. Может быть, его прекрасное сердце радуется, что он сделал все, что мог; может быть, он верит, что люди не спят, тревожась о нем, что семена его слов проросли в их душах; может быть, он убежден, что какой-нибудь другой Рамиз займет его место и продолжит его борьбу за счастье людей. Не все же люди думают только о себе и своих страхах!

Он виделся мне маленьким ярким огоньком во мраке этой ночи, во мраке этого мира, и не было для меня сейчас на земле более близкого человека, чем этот малознакомый юноша.

Да что толку, я не в силах помочь ни ему, ни себе. И что бы я ни делал, яркий огонек превратится в пепел, а моя сегодняшняя тоска станет всего лишь печальным воспоминанием о нем.

Меня душат слезы — какой злой рок правит миром?

Но пусть все останется во мне. Тияна и без того взволнована приходом Авдаги.

— Сказал что-нибудь? — спросила она, думая об Авдаге.

Я тоже буду думать о нем, чтоб не думать о Рамизе.

— Сказал, что ты опасная женщина.

— Наверное, я была слишком резка. Не надо было так говорить.

— Почему? Ты говорила правду.

— Нет, нет, я была слишком резка. Глупо получилось.

Напрасно я ее уверял, что она права и здорово прижала Авдагу к стенке. Лишь потом я осознал свою ошибку: упрекни я ее в том, что она хватила лишку, она стала бы защищаться. А так она начала казниться. Она распекала себя на все корки, и в то же время ей хотелось, чтоб я ее защищал, тогда в сердце у нее останется память о том, что в трудную минуту я был с ней.

Потом она открыла мне то, что я уже знал: отец был причиной того, что она вышла из себя,— к стыду своему, она уже забывает о нем, не знает даже, где его могила; было время, ей казалось, она умрет от горя и боли, а сейчас редко когда и вспомнит о нем, а вспомнила, и полоснуло болью, да еще этот Авдага. Говорят, он отца убил.

— Успокойся. Не думай об этом. А могилу мы отыщем. Я расспрошу крестьян.

— К чему? Отец всегда говорил: «Мертвому все равно где лежать».

— Ладно, потом поговорим. А сейчас спать.

— Не могу. Зачем я все это говорила?! Еще бо́льшую беду навлеку на твою голову.

Она лежала на моей груди и плакала, мучимая дурными предчувствиями.

Утирая слезы, вместе с которыми выливалась ее боль, я утешал ее легковесными доводами, что вовсе не предчувствия приносят беды — горе приходит без предупреждения. И радости тоже. Несчастья посылались, когда на нас не было ни малейшей вины, так почему бы им не обойти нас, когда мы в чем-то виноваты? Да и потом, бед на свете куда больше, чем провинностей, и меньше всего бед у тех, на ком больше всего вины, так что стоит пожалеть, что мы не так уж сильно виноваты. Однако миром правит не разум и не реально посеянные причины, с которых можно было бы снимать урожай последствий, а порой самая глупая случайность, мы же израсходовали причитающиеся нам дурные случайности, и на нашу долю остались только счастливые.

И пока я плел защитную сеть нашего права на счастье, пытаясь словами вытеснить мысли, Тияна заснула, прижавшись щекой к моей груди, сном освобожденная от страха.

Не спали только я и юноша в крепостном каземате.

11. Не хочу думать о Рамизе