Избранное

И проснулся я с мыслью о нем, незнакомом, а словно только его я и знал среди людей. Страдания возвысили его над нами, точно он искупал все наши злые дела и помыслы. Нет, ничего он не искупит, все останется, как есть, его жертва бессмысленна. Что может сделать один человек, да и сто человек что могут сделать? Один петух на миллионы спящих. Зачем его посадили? Свободно могли бы позволить ему кричать, никто не проснулся бы.

Знал ли он, что его ждет? Жаждал страдания?

Надеялся, что его страдания всколыхнут людей?

Не хочу о нем думать, бесполезно.

Я пошел в пекарню за хлебом. Пекари весело переговариваются, шутят, смеются.

— Вижу, смеетесь. Что-нибудь приятное узнали?

— Нет, потому и смеемся.

— Что нового?

— Все подорожало, это новость?

— Вы по ночам не спите, а ночью всякое случается.

— Пьяницы шатаются, воры шныряют, сторожа носом клюют, любовники прячутся. Что еще может случиться?

— Значит, ничего не знаете?

— Все, что ночью случается, днем на свет выходит. Узнаем.

Не хочу думать о Рамизе.

Когда я поднялся к себе, Тияна уже не спала.

— Ты что так рано?

— И совсем, ленивица моя, не рано. Пекари вторую печь вынули.

— Ты не заболел?

— Аллах с тобой, разве я похож на больного? Уж нельзя и встать, когда захочется?

— И спал беспокойно, всю ночь вертелся, я слышала.

Я присел к ней на постель. Черные волосы разметались по подушке, глаза после сна еще подернуты влагой, губы припухли, как у ребенка.

— Какая ты со сна красивая!

— Только со сна? И никогда больше?

— Только со сна. И никогда больше. Я же дразню тебя, не понимаешь разве?

— Не поддамся.

— Тогда назло скажу правду. Ты всегда красивая, и я всегда это вижу, только говорить не хочу. А сейчас не могу удержаться, каждой жилкой чувствую.

Не хочу думать о Рамизе.

— А что еще чувствуешь?

— Хочется нюхать тебя, как цветок. Хочется заполнить тобой глаза, чтоб ничего больше не видеть.

Не хочу думать о Рамизе.

— Ну а теперь говори, что случилось?

— Что уж, нельзя и сказать, как я люблю тебя?

— Хоронишься ты от чего-то. Думаешь о чем-то.

— Я думаю о том, какой я счастливый.

— Почему именно сегодня?

— Я часто об этом думаю.

— Счастливый, несмотря ни на что! Несмотря на что?

Всегда она загоняет меня в угол, ничего от нее не скроешь. Лучше и не пытаться.

Я признался, что Рамиза посадили в крепость и что Авдага мне сказал об этом еще вчера.

— Зачем ты скрыл от меня?

— Не хотел тревожить.

— Я сразу поняла, что ты что-то скрываешь.

— Как?

— Ты какой-то особенно ласковый, когда тебе тяжело. Точь-в-точь ребенок, когда ему страшно и он ищет защиты.

— И знаю его плохо, а все равно жалко. Ведь никто и пальцем не пошевельнет в его защиту.

— Кто что может сделать?

— Никто ничего не может. А он там надеется: поднимутся люди, станут требовать, чтоб его освободили.

— Не думаю, он все понимает.

— А что, если мне пойти к Зафрании и попросить за него?

— Почему тебе? Он немедленно спросит: «А ты кто ему?»

— И друзьями мы не были, а такое чувство, что были. Никого у него нет.

— Ему не поможешь, а себе навредишь.

Она говорит это нехотя, тоже совесть мучит, но говорит, чтоб удержать меня от опрометчивого поступка. И продолжает:

— Ничего не попишешь, сам виноват. Против них речи держал.

— Не выпустят его.

— Не думай больше о нем.

— Не буду. Какой толк думать?

Бесцельно, бессмысленно, бесполезно. Так запугали, что мы даже милосердия не решаемся просить! Никто за него и слова не скажет.

А я что могу?

Ни фамилии, ни дела, ни положения, ни богатства, ни семьи — ровно ничего за мной не стоит. Чем мне заклинать? Состраданием? Кому какое дело до моего сострадания?

И во имя чего? Во имя несуществующего долга совести, во имя спасения человека, которому я ничем не обязан и вине которого нет прощения.

Не хочу думать о невозможном.

Не хочу думать о Рамизе.

Сели завтракать; что я ел, не знаю. Тияна смотрела на меня, как на больного, пряча свою тревогу за натужной улыбкой. Я сказал, что пойду пройдусь.

— Лучше бы тебе дома посидеть.

— В полдень в мечети какое-то собрание. Зафрания велел мне прийти.

— Зачем?

— Не знаю.

— А что за собрание?

— О Рамизе вроде. Не знаю.

— Только, пожалуйста, молчи, ничего не говори! Обещай мне!

— Да не буду, что я могу сказать! Будь моя воля, я и не пошел бы.

— Ох, боже мой, этого еще не хватало! Как кончится, сразу возвращайся. Да, вчера вечером тебя спрашивал Осман Вук. Зачем, не сказал.

О нем я вовсе позабыл.

Влажные крыши, влажные заборы, влажные улицы, прохладный воздух, синее небо, молодое солнце.

Не знаю как, но я вдруг забыл обо всем, шагаю себе будто по росе, по свежей воде, по зеленому лесу, в жилах струится искристая кровь, меня охватывает тихая беспричинная радость, все во мне светло и ясно, как в горном ключе.

Не хочу думать о Рамизе.

Который сейчас час?

Не хочу думать. До полудня.

До полудня.

Я пытался забыться, думать о чем-нибудь постороннем. Или тело мое взбунтовалось против кошмара, который ему навязывал разум? Тело умнее разума, оно хорошо себя знает, знает, что ему надо, чего не надо, даже то знает, чего мы не знаем. Тело как трава, как косуля. Не знаю, к счастью это или к несчастью, что нельзя слушаться только голоса тела?