Избранное

Шло время, а побег Рамиза не выходил у него из головы. Вначале я полагал, что его усердие подогревают те, кто стоит над ним, но я ошибался. У них было столько неприятностей с Шехагой (тот возвратился из своего необычайного странствования, ни словом не обмолвившись, где был, пришел пеший, без денег, без мехового кафтана, грязный, исхудавший, молчаливый), такого он задал им перцу, так напугал их своей ненавистью, что они, спасая свои головы, и думать забыли про студента Рамиза и сердара Авдагу. Весь сыр-бор загорелся оттого, что Шехага в присутствии вали выразил пожелание, что надо их разогнать всех к чертовой матери. Не знаю, так ли точно он выразился или просил от имени народа, во имя которого творят и добро и зло, положить конец их тиранству, только скоро прошел слух, что кадия переводят в захолустный Зворниковский округ, а уже облысевшего Джемала Зафранию — в Сребреникский, причем надолго, одного — заштатным кадием, другого — писаришкой; если их не спасет счастливый случай и не переместят в другое место самого вали. Такие случаи не редкость, но никаких видов на то, что это произойдет в ближайшее время, не было, и они, можно сказать, висели на волоске, по городу ходили позеленевшие от злости и негодования, слали прошения в Стамбул, мольбами и угрозами заставляли людей писать высшим властям требования оставить их в Сараеве, ибо лучших государственных служащих и ревнителей народных (как будто это можно совместить), чем они, нет, не было и не будет, искали защитников и союзников, но все напрасно. Стамбул молчал, там никто и в мыслях не держал спасать их; союзников и защитников найти не удавалось, потому что искали они их не тогда, когда были в силе, а когда звезда их закатилась, вот они и жарились в огне пламенной ненависти Шехаги и одновременно стыли, обдаваемые холодом всеобщего равнодушия, уповая на чудо, которое вдруг превратит ненависть и равнодушие в благоволение, и ожидая неизбежного конца, когда, склонив голову, отправятся в глухомань, в изгнание.

Шехага утопил их, как слепых котят, без особенных причин, касающихся именно и только их, правда, он был наслышан об их неблаговидных поступках, об их высокомерии и запоздалой милостивости, но главная причина заключалась в его ненависти ко всем чиновникам вообще. В его глазах это самые дурные люди на свете, самые вредоносные, самые испорченные. Они поддерживают любую власть, собственно, они и есть власть, они сеют страх, не зная ни милосердия, ни меры, холодные как лед, острые как кинжал, они по-собачьи преданы любой власти и, как последние шлюхи, предают любого, если того требуют их личные интересы, эти люди — нелюди. Пока они царят в мире, не будет счастья на земле, потому что они уничтожают все, что представляет истинную человеческую ценность.

Ненависть Шехаги чиновники ощущали давно, но прорывалась она у него временами, словно он забывал про них, а потом вдруг вспоминал, как вспоминают свои горести, и мстил беспощадно — все равно кому, все были одинаковы, все подряд ненавистны, как ядовитые змеи. Сейчас ему случайно под горячую руку попался кадий и его первый помощник, и ничто их уже не спасет. Все понимали, судьба их решена, стоило только Шехаге помянуть их имена.

Вали выполнил пожелание влиятельного друга, поскольку Шехага не заговаривал о возвращении долга, сохраняя его как залог своей силы, и поскольку судьба чиновников, за исключением ближайшего окружения, вали не очень-то заботила. Стоит ли говорить о каком-то кадии и каком-то писаре, если они стали помехой на его пути? Таких, как они, чуть лучше или чуть хуже, он найдет сотни, а Шехага — один.