Избранное

Но тут его пронзила боль, он побелел, скорчился, сидя на постели, так что подбородком почти уткнулся в колени, потом выпрямился, помолчал мгновенье и сказал Осману:

— Давай сыграем!

Мы удивленно переглянулись.

— Как это? С тобой? У меня и денег нет.

Шехага вытащил деньги из-под подушки.

— Выиграешь — твои. Проиграешь — другого наказания тебе и не надо.

— Не по справедливости это, ага.

— Я знаю, ты игрок хороший. Но играем без обмана!

— Боже сохрани!

— Ну, тогда садись!

Осман придвинул стол к постели и сел, явно не в себе.

— У тебя руки дрожат,— заметил ему Шехага.— Успокойся.

— Какое там! Ведь такие деньги!

— Будем тянуть жребий?

— Нет.

— Бросай.

В этой необычной игре сошлись опытный игрок и чудак. Для одного будто вся жизнь зависит от результата игры, другой дурачится или хочет помочь, но не хочет дарить. У одного душа трепещет — другой наслаждается его страданиями. Один поджаривается на раскаленных углях, подавленный близостью нежданного счастья,— другой забавляется, ему безразлично, выиграет он или проиграет.

Осман бросил кость дрожащей, точно расслабленной рукой.

— Что с тобой? — рассердился Шехага.— Противно смотреть. Ты же ничего не теряешь, можешь только выиграть.

— Такой случай могу упустить!

— Вся жизнь состоит из случаев. За всеми не угонишься. Рано или поздно ты свое возьмешь. Ты же как ястреб — всех бы нас когтями сгреб.

— Что ты говоришь! Да никогда в жизни!

— Сгреб бы, сгреб! За то я и люблю тебя! И хочу, чтоб ты выиграл. Разве можно людям прощать?

— И я хотел бы выиграть.

Но счастье изменило Осману именно тогда, когда было ему нужнее всего. Он спал с лица, как-то съежился; покрылся потом, в глазах застыла тоска, весь он стал какой-то потерянный.

Удача так и не пришла к нему. Он проиграл.

Играли недолго, десять раз бросили. Мне показалось — долго, как болезнь.

— Видно, не судьба,— серьезно сказал Шехага.

— Не судьба.

Осман встал, подошел к окну и забросил кости в канал.

— Больше не играю,— сказал он подавленно.

— Поклянись! Не словом, не душой — жизнью поклянись!

Осман произнес клятву, будто казня себя, и вышел из комнаты.

Он вызывал жалость.

— Зачем ты так? — укорил я Шехагу.

— Я загадал: выиграет он — и я выиграю. Кажется, мы оба остались в проигрыше.

— Как это? Не понимаю.

Он отмахнулся, не желая отвечать.

Бодрости ему хватило ненадолго. Не в силах поднять руки, он беспомощно теребил одеяло, на побелевшем лице выступил пот, губы скривила гримаса боли.

Мне показалось, он умирает.

— Шехага, что с тобой! Шехага! — испуганно звал я его.

Он начал клониться набок — вот-вот свалится с постели; я положил ему голову на подушку.

Несколько мгновений он лежал спокойно, а потом медленно поднял веки, открыл угасшие зрачки, почти мертвые. С натугой улыбнулся и даже сказал, чтоб я не пугался. Я и не предполагал в нем такой силы духа. За врачом он снова не разрешил мне идти.

— Нечего впутывать в наши дела иностранцев,— прошептал он.

Я не понял, о каких делах он говорит.

Постепенно в глаза его вернулась жизнь, и он посмотрел на меня долгим, пронизывающим взглядом. Словно чего-то искал, пытался прочесть на моем лице. Почему он не спрашивает? Я бы все ему сказал. Думаю, что все.

— Не бойся,— сказал он тихо, но твердо, почти грозно.— Я не умру. Не все еще сделал. Я должен отплатить за причиненное мне зло. Негоже оставаться должником.

— Зачем думать о мести? Неужто все счастье в этом?

— Будто счастье в жизни, а вот живу.

— Месть все равно что хмель. Стоит только начать — конца не будет. И зачем сейчас об этом думать?

Он крикнул рассерженно:

— А о чем же мне еще думать?

Но внезапно замолчал, испуганно схватился за край одеяла и потянул его к подбородку, из груди его вырвался крик боли, будто судорога свела все нутро. К счастью, приступ продолжался мгновенье, он успокоился и отклонил полотенце, которым я утирал ему покрывшийся испариной лоб.

— Не надо,— сказал он тихо.— Где Осман?

— Не знаю, куда-то ушел. Я не могу тебе помочь?

— Где Осман?

— Не знаю я, где Осман. Что ты хочешь? Скажи мне.

— Ты не годишься.

— Для чего не гожусь?

— Пожалуй, я этого ждал, но не сейчас и в другом месте. Не здесь и не так.

— О чем ты, Шехага?

Его вид, непонятные речи, музыка и веселые голоса, доносившиеся с улицы, унылая комната, пугающая, неведомая мне тайна — все это привело меня в состояние крайнего возбуждения.

Приступы повторялись все чаще, болезненная судорога сводила лицо в жуткую гримасу, силы таяли.

Его мутило, казалось, вот-вот начнется рвота, он глубоко втягивал воздух широко открытым ртом, старался удержать дыхание и все это время не спускал с меня взгляда. Скоро смерть погасит блеск в его серых глазах, которые внушали людям страх.

— Знаешь, что со мной? — спросил он шепотом, когда судорога отпустила его.— Отравили.

— Как отравили, господь с тобой! Что ты говоришь?

— Все нутро горит. И горло. И голова.

— Кто? — крикнул я.— Кто мог тебя отравить?

— А кто не мог? Может, ты. Или Осман. Хотя нет. Ты слаб для этого. Османа с нами не было, а жечь начало еще в пути. Слуги, верно.

— Почему ты не сказал? Всю жизнь таишься. И тут тоже.