Избранное

— Нет, мистер Корри, я ведь уже сказал вам: я в эти игры не играю. Когда я писал стихи, я уже не мог разносить хлеб. И люди жаловались. В каждом стихе может быть пароль, мистер Корри. Он дает толчок. Никто не хочет вечно оставаться прежним. Ладно, чего там, назовите это словом «деньги», назовите это как хотите. Не в этом дело.

Он доел хлеб с маслом и прибавил:

— Клянусь господом, я в эти игры играть не собираюсь!

Но Эдвард так и не успел разобраться в том, что говорил парень — язык его оказался совсем не прост,— потому что пришли его приятели. По крайней мере он их считал приятелями, правда, их еще можно было назвать красивой парой, если не обращать, конечно, внимания на их эксцентричный вид,— впрочем, он не так уж и изумлял после событий нынешнего дня. Девица в защитном шлеме, а поверх узких брюк нечто вроде кожаных доспехов (только вряд ли, подумал Эдвард, для защиты собственной невинности), возможно, прибыла из краев, все чаще именуемых в газетах «космосом», представить который Эдварду было необычайно трудно: ну разве легко в его возрасте заменить смутное «нигде» на реальное и даже вполне определенное «где-то»? Но в спутнике этого космического существа Эдвард без труда признал жителя Земли. Ростом парень был выше Эдварда и происхождения, очевидно, полинезийского — судя по волосам, цвету кожи и точно из-под резца скульптора чертам лица. На парне были хлопчатобумажные брюки, такие в прежние времена называли парусиновыми. Он тащил огромную картонную коробку, набитую консервными банками, и оказался славным, улыбчивым малым, излучающим неиссякаемую теплоту. Эдвард был невольно тронут, что теплота эта распространялась и на него, и удивленно обнаружил, что крохотная частица его собственного существа вдруг засветилась в ответ, хотя, честно говоря, пришельцы уделяли ему внимание лишь походя, а уж после того, как нашли у него консервный нож, и вовсе забыли обо всем на свете и принялись поглощать неимоверное количество еды с быстротой, по мнению Эдварда, просто губительной для пищеварения. Правда, в пиршество вовлекли и его: торопливой чередой перед ним замелькали жареные бобы, абрикосы в сиропе, черная икра, сосиски и спагетти, взбитые сливки, калифорнийский тунец; и всякий раз из протянутой ему банки торчком торчала ложка, будто готовая по первому требованию служить его чреву.

Такая неопрятная, бесцеремонная трапеза, наверное, вывела бы Эдварда из себя, если б не сопровождалась презанимательной беседой. (Впрочем, космической пришелице, видно, было не до разговоров: она сидела на полу и уплетала за обе щеки, отвлекаясь только, чтобы достать из коробки очередную консервную банку.) Сцена эта напомнила Эдварду поездки по делам нефтяной компании в отдаленные уголки земного шара: до слуха его долетали звуки, судя по которым можно было предположить, что он внимает языку, составленному из английских слов, но это все, что можно было понять: многие слова явно не имели тех значений, которые прежде Эдвард не задумываясь им приписывал; и все-таки он сообразил, что дело тут не в этимологии. И потом, несмотря на явно прекрасный аппетит, молодые пришельцы без конца говорили о еде; и хотя Эдвард и раньше был убежден, что животная и растительная пища для человека очень важна, он и не предполагал, что основа основ в ней — консервы; более того, он с недоумением узнал, что только безмозглый идиот считает консервы предметом купли-продажи. Среди прочих слов с совершенно новыми значениями особо выделялись «автомобильная покрышка» и «девушка». А вскоре и без того озадаченный Эдвард изумленно обнаружил, что самое главное из всех их слов — слово «поэзия». И невиданное чудо: значение слова почти не изменилось, оно звучало привычно и было доступно пониманию. Всякий раз, когда двое молодых людей обменивались цитатами, Эдвард чувствовал, что слух его необычайно обостряется, словно он просто обязан не пропустить ни слова. Но он едва поверил своим ушам, когда наконец понял, что цитаты, которые молодые люди считывали с клочков туалетной бумаги, извлеченных из недр карманов, не что иное, как их собственные стихи.

Из нежнейших веществ: благовоний, дождя —
Состоит твое тело, моя любимая.

Читал темнокожий парень строки вполне сносные, хотя, пожалуй, чересчур выспренние. Далее тоже шли строки, не лишенные достоинств, если не придираться, конечно, к избитому стилю.

Разбей замороженное сердце,
Пошли мне немолчный гром...